Жизнь в музыке от Москвы до Канады. Воспоминания солиста ансамбля «Мадригал». Александр Туманов

минута вместе может быть последней.

      Челябинск, 19.2.43

      Дорогие мамочка и Алюня!

      В отношении твоего переезда в Челябинск, со стороны работы и квартиры препятствий не будет, но я хочу посоветоваться…

      В отношении меня, то указанная в справке мартовская дата (речь идет, очевидно, о предполагаемом сроке отправки на фронт, т.е. о марте 1944 г.) ни о чем не говорит, хотя ходят слухи, что в связи с занятием нашими войсками украинских областей, наш выпуск будет ускоряться. Этот вопрос на днях должен разрешиться…

      Неужели с пенсией так медлят? Как назло, у меня с деньгами сейчас швах. Пишите, мои родные, чаще. Ваше трехнедельное молчание доставило мне много горя. Как ты себя чувствуешь? Ботинки стоят 65 р. Крепко вас целую.

      Изя.

      Какое на вид обычное письмо – “ботинки стоят 65 р.” – и что стоит за этой обыденностью! Все эти месяцы перед Изиным отъездом мы прожили в большом напряжении. События развивались быстро. 4-м августа 1943 г. датирован диплом об окончании Исааком Натановичем Тутельманом Киевского медицинского института и присвоении ему специальности врача. Почти сразу все выпускники (кроме нескольких) были отправлены на фронт. О мартовских сроках не было и речи, и, очевидно, Изенька прибыл на фронт уже в декабре 43-го. Мы начали получать письма-треугольники с обратным адресом ”Полевая почта”. Конвертов не было, да и просто с бумагой было плохо, и люди, и на фронте и в тылу, научились складывать листки из школьных тетрадей треугольником, оставляя место на его передней части для адреса, штампа и пометок “Просмотрено Военной цензурой” на обороте. Вся остальная часть листка оставалась для текста письма.

      Мама и я ждали писем по-разному. Для нее каждое было весточкой, что все благополучно, что сын жив. Я тоже, конечно, понимал, какая опасность висела над ним, но, кроме этого, ждал подробностей войны, мое воображение было взволновано картинами боев и героизма, в которых принимал участие мой брат! И в каждом письме он писал что-нибудь специально для меня, какую-нибудь фразу об успешном продвижении наших войск (это было, наверное, единственное, что пропускала цензура) – остальное дорисовывало мое воображение. Мы знали из его первых писем с самого начала, что Изя был на передовой линии фронта, стал хирургом и оперировал в полевых условиях. В том, как он писал, чувствовалось, какое удовлетворение он получал от своей работы, сколько жизней им было спасено. Я думал о его героизме, мама дрожала за его жизнь. Письма приходили регулярно и довольно часто, обычно треугольники, но иногда даже открытки с изображением наших летчиков или танков, сокрушавших убегающего врага.

      И вдруг, в конце февраля, письма прекратились. Скрывая свой смертельный страх, мама говорила: “Неполадки с почтой, наверное, завтра получим”. Тянулись мучительные дни, каждый страшнее предыдущего. Мама цеплялась за надежду, находя какие-то новые оправдания молчанию Изеньки: секретная миссия – не может поэтому писать; нарушено движение поездов – почта