Школа негодяев. Ян Валетов

пожал плечами Сергеев.

      – Тебе виднее.

      – Думаешь, что я не прав?

      – Время покажет, Лева. Думаю, что не прав. Потому, что ты Лев!

      Левин невольно не смог сдержать улыбку.

      – Я подумаю над тем, что ты посоветовал…

      – Ты уже подумал, – сказал Сергеев спокойно. – И оставишь все, как есть. Это твой выбор, Лев Андреевич. Твоя позиция. И нечего пришлому мародеру лезть в чужой монастырь со своими правилами. Ты не возражай, я же знаю, о чем говорю. Кто я и кто ты? Я никто, а ты… Ты взял на себя ответственность за людей. Это поступок, друг мой, а умение совершать поступки дает нам право совершать ошибки. И делать это с уверенностью в собственной непогрешимости. Решить неправильно иногда лучше, чем вообще не решить. У тебя именно тот случай. Делай, что должно. Все, закрыли тему. Ладно?

      Левин помолчал, пожевал губами, поднял на гостя свои темные, блестящие глаза и кивнул.

      – Ладно. Людей дать?

      – Со мной пойдет Вадим.

      – Миша, ты же не на парад едешь!

      – А я не пока знаю, куда еду… Вот поговорю с Али-Бабой – и узнаю… Может быть…

      – А ты со мной поговори, – предложил Лев Андреевич. – Может, и я на что сгожусь! Я знаю, ты гордый, ты моими ребятами рисковать не захочешь, но сам посуди, разве ты, когда сюда ехал, представлял себе, что решать придется совсем не те задачи, что планировал? Ты хоть представляешь себе, куда собираешься соваться?

      – Если честно – нет! – ответил Сергеев. – Не представляю. Пока не представляю. Давай спросим вместе. И если тебе будет что после этого добавить – будет просто здорово.

      Когда Сергеев с Левиным вошли в комнату, где лежал раненый, мимо них прошмыгнула довольно юная барышня с облупленной эмалированной миской в руках. Из-под темной косынки выбивались ярко рыжие кудри и, словно отблески от них, разбегались по бледной коже пятнышки веснушек. Глаза у барышни были блестящие, влажные, невероятного по насыщенности зеленого цвета, от одного взгляда в которые хотелось улыбнуться.

      В миске горкой лежали бинты, явно неоднократно стиранные, ветхие, но довольно чистые, не испускающие вони гниющей плоти и присохшей сукровицы. Проскальзывая в двери, зеленоглазка повернулась к входящим правой щекой, и перед Михаилом мелькнула обезображенная лиловыми шнурами ожоговых шрамов кожа, сползающая от виска вниз, куда-то за растянутый ворот старенького свитера.

      Али-Бабу только что перевязали, и он лежал на кровати, поставленной напротив окна, откинувшись, с подушками под спиной, измученный процедурой, но совсем не такой бледный, как двое суток назад. Недельная щетина, заострившиеся черты лица и взгляд с поволокой наделял его болезненной привлекательностью, и стало понятно, что не зря юная сестрица, выбегая из комнаты, косила на него глазом и розовела, как семиклассница на первом свидании.

      Сергеев добродушно хмыкнул про себя.

      «Жизнь продолжается».

      На вошедших араб смотрел словно хозяин, в квартиру которого пришли знакомые, но все же незваные гости, без страха и без любопытства.