Дурацкий расклад. Книга четвертая. Харитон Байконурович Мамбурин

Базара нет. А кто я, что я, зачем я – это пускай товарищ Молоко репу морщит, ей за это платят. Экспериментировать над собой, взращивая силушку великую, дабы всё затащить и всех защитить – не испытываю ни малейшего желания. В основном из-за опаски, что вместо целевого результата произойдет какой-нибудь перекос, от чего я либо стану туманным человеком, либо кошмарить всех начну в радиусе сотни километров, либо… отставить. Самоубийства от утренней эрекции не существует!

      Так, всё, работаем, не отвлекаемся!

      А работы нету. Папка, в которой раньше были для меня мелкие задания из разряда «подай-принеси-протестируй-расскажи о своих ощущениях» была девственно пуста.

      Впрочем, эту болезненную тему я осознавал недолго, так как в дверь подолбилась виновница пустоты, то есть сама Цао Янлинь собственной зареванной персоной. Обняв меня, как русский березу, юная китаянка допихала мое поддающееся тело до стула, залезла сверху на колени, а затем, крепко обняв за шею, возрыдала уже на полную мощь.

      Сидел, гладил, понимающе сопел. Явно баба Цао, наслушавшись своей музыки, а может быть, даже и бухнув, врезала внучке правду-матку. Мол, сорян, милая моя, эксперимент провалился, поэтому возникло у меня искушение дать врагам народа твой головной мозг слегка дезинтегрировать, а я б тебя потом по новой бы воспитала. Не смотри, мол, дорогая, что я старая и кашляю! Училась бы ты быстро, мы бы за год-два справились бы, а там жила нормально, без всех этих вечных мужиков левых, девчонок, фаллоимитаторов и прочих спонсоров секса.

      Это двадцатилетней-то девчушке?

      – Сирые мы и убогие, – бормотал я, гладя рыдающую девушку по голове, – и горести гложут нас многие…

      Всплыло что-то из памяти. Чем-то всё, происходящее с нами, с неосапиантами, сильно напоминает мне жизнь молодого человека в 2010+ году того мира. Когда ты, молодой, пышущий здоровьем, исполненный надежд, внезапно превращаешься в растерянного щенка, стоящего посреди вихря зарождающегося капитализма. Нет работы, нет карьеры, нет норм. Люди, поглощенные интернетом, общаются с теми, с кем удобно, а это значит, что соседские и родственные социальные цепи, связывавшие их ранее – ослабли. Нет больше возможности устроиться по знакомству, нет ни одного шанса понять, кого завтра мир осыпет золотом, а чья профессия и годы практики отправятся в трубу. У тебя есть силы, но ты понятия не имеешь куда и как их приложить. Почти никто тогда не знал, как жить эту жизнь…

      Тут? Почти тоже самое для нас, неосапиантов. Сила в наших телах определяет вектор или, по крайней мере, здорово его меняет, то вот на нечто совершенно неопределенное. И сидящая у меня на коленях бессмертная девочка, которая взрастила себя как компетентнейшего программиста, плачет от горя, узнав, что любимая бабушка хотела у неё это отнять. Всё отнять. Совсем всё. Просто решив за неё.

      Ради какого-то абстрактного, несуществующего, бл*дского счастья. Которого, сука, просто не существует!

      Но все, почему-то, в него верят. Это как религия, только без воображаемого друга, просто