Душевный муравейник. Герасим Вишнеградскийъ

вечной жизни?

      Спросишь о тайне мудрости всея?

      Но никогда не спросишь ты о верности отчизне.

      На блага личные косея.

      И никогда не пожелаешь знать,

      Как нам лучом добра сиять.

      Не озаришь своим умом вопрос:

      Когда людей настигнет он.

      Тот хаос, чьим видом, я давно польщен

      Ушедшая эпоха чести

      Долой стяжательную честь.

      В нашем веку она не чтима.

      Пора обречь в себе ту месть,

      Которой хватит на защиту имя.

      Помощь примут, прельстят

      И в спину нож вонзят.

      Тогда зачем мне тратить время,

      На честь, забытую людьми?

      Им лишь бумагами увековечить

      Своё непостоянство слова.

      Чтобы сдержать его

      Себя рабами обязуют.

      Пожал я руку эгоизму.

      Раньше не стал бы,

      Но теперь приму свою отчизну.

      И век другой и мы иные.

      Своё дыханье тратить понапрасну,

      С шансом того, что перекроют кислород.

      Я не терпила и не узник,

      И мазохизм мне не отец.

      Где честь? Молю я вас,

      Верните гордость силы.

      Я не могу терпеть общественности газ.

      Он доведёт всех нас в могилы.

      Алхимик языка

      Во-мгле юнцов его речения,

      Как божьи слуху поручения.

      Так сладко прорезали

      Стены мизантропской немли.

      Игристо слух дурман пьянил,

      И волю разума пленил.

      Пленил дара молвы тот жрец,

      Катарсиса отец и языка мудрец.

      Тот, что к одним оковам

      Имеет несколько ключей.

      Тот, что изысканностью вдовам,

      Ставит сразу же несколько свечей.

      Не видя никаких вершин,

      Забыв про свойства морщин.

      О том что золото в словах,

      Прольётся ядом на кинжалах.

      О том что слабость слова,

      Убьёт непобедимого любого.

      Одним скрипением в устах,

      Заметно всем издалека.

      Шелест пробирок, глас его;

      Алхимик языка.

      Ошибка

      Ни свет, ни зыблемая ярость,

      Ни тьма, ни имя чистоты.

      Я видел искреннюю гадость,

      И верил в счастье без мечты.

      Мой мир обрушил грезы дня,

      И может я, канон нарушил.

      Зачем страдают иногда,

      Те, кто моей души снаружи.

      Во снах ко мне являлся серафим,

      Сказал меня возненавидел,

      Только его я не увидел.

      Там ночь была и свет невидим.

      Я утопал в стези покрывшей сердце,

      За слепость отвечая головой.

      Но утонул в степи, покрытой солнцем,

      За глупость возжелав покой.

      Иллюзия прозрачности

      Я видел свет – в лице

      Безликих душ людских.

      И темный омут видел я,

      Великих чувств мирских.

      Какая мания? Какой мотив?

      У этих пагубных и злых.

      У мертвых душ чьих зов порыв

      Взмывает над главой седых.

      Страшись лукавых мыслей власти.

      Держись спиной стены.

      Готовься к трудностям судьбы,

      Чтоб избежать напасти.

      Твой отдых – это белая черта души,

      Как високосный год сводящая мосты.

      А в остальные те четыре,

      Ты в пропасти сгораешь на Пальмире.

      А свет, что виден в лицах

      Тех безликих душ людских,

      Дурман и образа эскиз.

      И омут темный – тех великих чувств мирских,

      Лишь неудач гонения своих.

      Книжное похмелье

      Прильнув щекою к барной стойке,

      Вняв пену смысла с бороды.

      Соленый солод их строки,

      Почтив губами, принял ты.

      Фантазия и мания слезы

      Лишь тенью обернется вкусу.

      Когда