Дети войны. Борис Споров

до стариков. В зале не только сидели, но и стояли – как в набитом автобусе, – и так полтора-два часа. Изголодавшиеся дети, вместо сахара потребляющие сахарин, с возбужденной психикой, не выдерживали такого режима. А выйти из кинозала – значило не возвратиться. И когда, помню, демонстрировался фильм «Зоя Космодемьянская», весь зал, как говорится, был залит не только слезами…

      Кинофильм кончился. Включили свет. Люди отводили друг от друга зареванные глаза…

      Рябушка

      Где-то гибли наши отцы, громыхала вой на, долетая до нас голодным эхом, гарью забивая неокрепшие детские бронхи. А нам казалось, что это пыль и песок, гонимые ветрами. Когда отцветали апрельские подснежники и подсыхали солончаки, тогда ветры поднимали барханный истертый песок и несли его в город. И город, еще не озеленившийся и не облитый дождями, жмурился и теснился в укрытия.

* * *

      Ветер с песком шелестел по стенам домов, дребезжаще позвенькивая стеклами; песок поскрипывал на зубах и забивался в уголки рта. Но и в такую погоду мы с двою родной сестрой мужественно отправлялись с ведром по задворкам собирать в шлаке неперегоревший уголь, кости, щепочки – все, что могло гореть под плитой в топке.

      Сестре к тому времени исполнилось пять лет, а мне шесть. Однако мы считали себя незаменимыми помощниками – что бы и делали без нас! Матери на работе, дедушка тоже на работе, а бабушка весь день стучит на своей старой швейной ножной машинке, что-то перешивая-перелицовывая, и в то же время готовит на плите «голодный обед».

      Мы постояли на низком крылечке, поморщили носы, запрокидывая головы в небо, где за взметанной пылью не было видно голубизны, и наконец отправились на поиски. Все заборы давно были сожжены, и только дом Юшей возвышался, как за крепостной стеной. К этой стене, к куче шлака, мы обычно прежде всего и шли. Но на этот раз только мы повернули за наш дом, как увидали прижавшуюся к завалине рябенькую курицу. Перья ее так и дыбились от ветра.

      – Курочка, – как будто пропела за моей спиной сестра. – Рябушка. Заблудилась. – И сестра крадучись пошла к приблудной курице. Но Рябушка и не думала убегать. Стояла, нахохлившись и закрыв глаза, так что можно было подумать, что она спит. Вздергивая острые плечики, сестра дотронулась до пеструшки, но и тогда она не шелохнулась, только коготочки скребнули землю.

      – Она, наверно, больная, – сказал я, – ее надо лечить. – В то время я всех пытался лечить.

      Сестра осмелела, присела перед курочкой и стала ее гладить.

      – Больнушка, больнушка наша бедненькая… А как лечить?

      – Я не знаю как. Надо у Юша спросить, у него отец лошадей лечит.

      – Не надо Юша. Бабушка все знает. – Рябушка тем временем переступила с лапки на лапку, как будто напоминая, что живая. Но глаза она так и не открывала.

      – Давай возьмем ее и понесем к бабушке.

      – Ага, курица-то чужая.

      – Ну так что – чужая? Она больная, у нее горлышко болит, и она есть не может.

      – Как хочешь, – сказал я и взялся за ведро.

      Сестра обхватила курицу руками