Зал ожидания. Группа авторов

местные жители с провожающими родственниками.

      Матео вздыхает, крепко – излишне – сжимает её пальцы:

      – Несчастнейшие из людей. Я никогда отсюда не уеду. А ты, ниньо?

* * *

      Маша толкает тяжёлые двери вокзала наружу и выходит на вокзальную площадь. Маше сорок пять, она кандидат наук и профессор лингвистического университета. В Кадисе она во второй раз в жизни.

      В последний день в Кадисе Маша и Матео ссорятся.

      – Невозможно за сорок два дня принять решение.

      – Сорок один, сорок один с половиной, половину первого дня ты ходила с группой, мы потеряли её, потеряли, – он произносит в отдельности каждый из восьми слогов, – irremediablemente – безвозвратно. Давай встретимся здесь же, завтра? Не отвечай, и слышать не хочу! В крайнем случае, через неделю – тебе хватит, чтобы доехать, сказать маме и приехать обратно. Я буду здесь – так же, в двенадцать.

      Путь из Кадиса до Москвы Маша предпочитала больше не вспоминать.

      Как-то раз, на выходные они ездили в Севилью, смотреть корриду. Маша стояла у арены, не могла зайти. Матео смеялся – Марита самый строптивый бычок, – но смотрел с беспокойством.

      – Ты в порядке? Хочешь, уйдём, вернёмся в гостиницу? Или хочешь, сейчас уедем домой, в Кадис?

      Так и говорил. Домой.

      Маша мотала головой. Домой пока рано.

      Вместо корриды они пошли в Алькасар: кружевной, зелёный, полный жизни и воздуха.

      В пасмурный московский полдень Маша стоит перед дверью дома родителей – и не может зайти.

      – Мне нужно уехать.

      – Нет, не нужно. Всё, что тебе нужно, есть здесь.

      K часу родители отпрашиваются с работы, бабушки накрывают стол, сажают Машу во главу, не могут насмотреться, налюбоваться: какая она загорелая, взрослая, лёгкая, совсем другая. Маша чуть свыкается, возвращается в русский регистр, встречая неподдельный интерес, начинает тараторить: улицы, магазины, кафе, история Европы вперемешку с семейной драмой сеньоры Риверы – соседки Андраде, а внук ей, представляешь, «es mi vida» и не может открыть входную дверь, чтобы драматично удалиться.

      Мама говорит:

      – Как весело, Машунь! Но не может же там быть идеально. В гостях ведь хорошо, а дома лучше, да?

      И Маша понимает – это так. Не может. Идеально вообще не может быть – хоть и кажется, что было именно так. И если вернуться, то она узнает это наверняка. Поэтому она не может. Своими руками порвать крыло бабочки, разбить совершенный витраж? Нет. Ни за что. Ей нельзя туда возвращаться.

      Маше сносно. Да, тяжеловато и как будто неправда, как после дневного, крепкого, слишком правдоподобного сна. Потом вдыхать становится легче – в голове остаётся только драгоценный диафильм, кинокадры какой-то абсолютно другой жизни. Маша оберегает их, рассматривает редко и по одному.

      Кадис преследует её – в рыбном ряду Преображенского рынка, внезапно безмолвном, каменном центре Москвы, невиданных цветах около метро. Тогда – десять? пятнадцать? с каждым годом всё больше лет назад – она спросила: как часто цветут эти цветы? Матео засмеялся