Мосты в бессмертие. Татьяна Беспалова

ни души. Из кабины полуторки не доносилось ни звука. Уж не заснул ли Пахомыч? А может, мертв?

      – Водителя вашего я повязал, – снова засмеялся летчик.

      Костя осторожно протолкнул ладонь в карман брюк. Браунинг оказался на месте, не выпал во время драки.

      – Не надо! – взгляд летчика сделался твердым. – По нынешней панике в Москве, наверное, все можно, но ты не доставай из кармана… Что у тебя там?

      – Браунинг, трофейный, – неожиданно для себя признался Костя и зачем-то показал летчику пустую ладонь.

      Летчик смотрел на него, подняв обе раскрытые ладони, но на дне его глаз таилась угроза.

      – Так ты отпускаешь меня, капитан? – угрюмо спросил Костя.

      Ему ответил голос Дрища из-за распахнутой двери подвала:

      – Эй, Длинный! Шаркай сюда! Прими товар! Ить тяжело мне.

      – Меня зовут Иван Фролов, – сказал офицер. – Простое имя, запомнишь. Если надумаешь, до десятого ноября приходи на Донскую улицу. Институт глухонемых знаешь?

      Костя рассеянно кивнул:

      – Там теперь призывной пункт.

      – Как придешь, подойди к майору Шаранову, попросись ко мне в команду.

      Капитан быстро развернулся и зашагал прочь по улице.

      – Бери тушенку, Длинный! – тяжело нагруженный Дрищ лез из подвала. Добротное пальто висело на нем, подобно больничному халату, французская папироска во рту испускала отечественное, дешевое зловоние. Растоптанные лаковые ботинки, шляпа хорошего фетра выглядели на нем нелепо, словно дорогая упряжь на полуживом мерине. Костя предпочитал держаться подальше от Дрища, справедливо полагая, что пребывание того на свободе уже сильно затянулось.

      – Чего застыл, комсомолец? Там еще сигареты американские, пару бы ходок сделать!

      Над их головами заныла гнусаво сирена воздушной тревоги, и тут же в отдалении прогрохотали первые взрывы.

      Костя кинулся в подвал, за его спиной топотал Дрищ.

      Внизу Мотылек не терял времени даром. Мертвецов и след простыл, лишь из-под нижней полки стеллажа торчала ступня в армейском кирзовом сапоге.

      – Эй, пыжик! – Дрищ пихнул Мотылька мыском подкованного сапога. – Поторопись! Допрыгаем до барыги, пока фашист на головы совдепов бомбы мечет.

      – Сам ты совдеп! – огрызнулся Мотылек, сдергивая с крюка новые, пахнущие влажной шерстью валенки. Черно-серые, скрепленные продетой сквозь голенище бечевкой, они висели над полками с бакалейным товаром, словно настенное украшение.

      – На что тебе обувка? Жратва ныне в цене! Жратва! Через неделю в Москву войдет немец, и тогда мы с тобой, плюгавый, сбагрим спички и керосин в обмен на твердую валюту! Дойчмарки это тебе не червонцы отца народов! – кудахтал Дрищ, кривобоко переваливаясь к выходу со склада. – Давай! Шевели крылышками, Мотылек! – Дрищ не умолкал. – Пахомыч уж заждался и, слышь-ка, бомбят за рекой Тверскую! Самое время сваливать!

      Костя