Далекий след императора. Юрий Торубаров

приоткрылась и просунулась головенка какого-то пацана.

      – Скажи Гришке, пущай идет.

      Головенка исчезла. Вскоре зашел со взлохмаченными волосами и в расстегнутой до пупа рубахе моложавый мужичишка. В руках бумага, гусиное перо и сосудик с булькающейся жидкостью. Он гордился тем, что сам ее готовил из сажи, яиц и глины. Упавшие космы обнажили плешину во всю голову. Она была у него удлиненной, с двумя макушками. Поставив свое добро на стол, он привычным движением рук забросил космы на плешину. Только после этого посмотрел на просительницу. Глаза у него были умные, уши большие. Умел быстро принимать нужные для хозяина решения. За это тот его ценил.

      – Садись, – кивком головы боярин показал ему на ослон.

      Григорий был у него всем: и писарчуком, и казначеем, и лекарем. Был честен, неподкупен. Но была и одна слабость: любил крепкое. Все равно какое: бражка, медок. Боярин прощал бедного пропойцу за его другие качества. Сколько раз, правда, и прогонял. Для острастки. Но замены найти не мог и возвращал. Тот каялся, клялся, что больше не будет пить. Но….

      – Че у тебя? – боярин посмотрел на Ульяну.

      – Батюшка, кормилец ты наш, спаситель….

      – Хватит! – грубовато остановил он ее. – Зачем пришла?

      – А… да вот. Моих дитятев… чуть етот аспид… изувечил.

      – А где они? – вставил Григорий, глядя в окно.

      Боярин намек своего служки понял.

      – Да, где они?

      – Щас! – Ульяна, чуть приподняв подол, ринулась к двери.

      Вскоре за ней вошли дитяти. В дверном проеме им пришлось наклонить головы.

      Первый, видать, старший, был с перевязанной щекой. У второго подвязана рука не совсем чистой тряпицей. Третий был с костылем. А четвертый… У него был такой фингал, что закрывал весь глаз. Глядя на эту команду, боярин не мог сдержать смеха.

      – Дитяти! – смеясь и показывая на них пальцем, он смотрел на Григория.

      И тот не мог сдержать смеха. Отсмеявшись, спросил:

      – Так сколько их было, этих аспидов?

      – Да один! – надрывным, слезным голосом ответила Ульяна.

      Боярин переглянулся с писарчуком.

      – Один! – не без удивления переспросил Осип.

      – Да, один – повторила она.

      – За что?

      – Да… етот аспид… Ягор хотел лишить дочку мою, Марфу, невинности.

      – Невинности?

      – Да, да… вот те крест! – Ульяна взмахнула рукой, но креститься не стала.

      – Где твоя…как ее?

      – Че… привести? – Ульяна смотрит на боярина.

      – Приведи, – кивнул тот головой.

      Вскоре она привела дочь. Та вошла робко, с низко склоненной головой, отчего коса упала и едва не волочилась по полу. Когда они подошли, боярин приказал:

      – А ну, красавица, подыми-ка голову. Глаза твои хочу видеть.

      Марфа, подняв голову, так и прожгла