Подвеска пирата. Виталий Гладкий

весьма симпатичной особой, но обладала удивительно склочным характером.

      – Ты в своем уме?! – воскликнул штурман. – Опомнись! У них там когг и четыре пинка. Это минимум сто фальконетов[27] и картаун[28]. А у нас всего семьдесят «соколов». Мы ведь сняли с других посудин половину пушек, чтобы взять побольше груза. Нам не выстоять! Нужно уходить в шхеры. Они не догонят.

      – Нас?! – взвился, как ужаленный, Карстен Роде. – Ты, хочешь оставить остальные корабли, как приз, этим наглым ляхам?! Не бывать этому! Мы примем бой!

      Одна только мысль о том, что сейчас он может потерять все нажитое потом и кровью – в прямом смысле, приводила его в исступление. Прижимистая крестьянская натура, неожиданно проснувшись в этот критический момент, мигом взбунтовалась против такого «святотатства», напрочь лишив осторожного и предусмотрительного Карстена Роде последних крох благоразумия.

      Увидев светло-серые глаза капитана, совсем побелевшие от ярости, Клаус Тоде решил ретироваться. Он знал: Карстен, обычно мягкий и приветливый с друзьями, свирепеет, когда ему перечат в боевой обстановке. Штурману пришел на память случай, как во время схватки со шведским конвоем в их бытность каперами неистовый Роде без лишних слов разрубил одного из своих помощников едва не до пояса, когда тот запаниковал и потребовал выйти из боя. А затем Голштинец приказал идти на совершенно безумный абордаж шведского судна, и первым перемахнул на его борт. Каперы, воодушевленные храбростью молодого капитана, устроили там страшную резню.

      Польские пираты приближались. Как ни старались грузовые суда Карстена Роде прибавить в скорости, расстояние между ними и флагманским коггом хоть и медленно, но сокращалось. Ганс Дитрихсен мысленно впал в отчаяние, но методичная немецкая натура помимо воли заставляла его тщательно готовиться к предстоящей баталии. Канониры раздували фитили, другие моряки натягивали над шкафутом[29] прочную веревочную сеть для защиты от падающих обломков рангоута, а боцман подгонял их крепкими словечками, при этом на его грубоватом широком лице блуждала загадочная улыбка.

      «Ему хоть бы хны… – тоскливо думал штурман, заряжая пистоли. – Вишь как веселится. Может, и вправду нужно завести жену, чтобы жизнь на суше медом не казалась. Дьявол! И угораздило меня перед выходом в море чихнуть на левом борту[30]! Что ж, теперь держись, Ганс…».

      Сражение закончилось быстро – даже не начавшись. Капитаны грузовых посудин из каравана Карстена Роде… сдались практически без единого выстрела. Все они были датчанами, людьми случайными в колоде бывшего капера и предусмотрительно подрядились к нему лишь на один рейс. Чужаки в небольшом портовом городке Аренсбург, где Карстен Роде купил и оснастил весь свой «флот», всегда вызывали подозрение, тем более люди богатые. А Голштинец денег не жалел, швырялся ими налево и направо, что еще больше настораживало скуповатых и прижимистых аренсбургжцев. Так какой смысл подставлять свою голову под нож польского капера,

27

Фальконет – сокол (фр.); артиллерийское орудие калибра 50—100 мм, стреляло свинцовыми ядрами; начиная с XVIII в. фальконет назывались также полковые пушки калибра 45—55 мм.

28

Картауны – пушки калибром от 40 до 48 фунтов во Франции получили название курто (courtaud), а у немцев – картауны (cartauen). 48 – фн. калибр характеризовал полную, цельную пушку. Различались: двойные пушки или двойные картауны (96 фн.), полупушки (24 фн.), четверть пушки (12 фн.) и 1/8 пушки (6 фн.). Калибр орудия определялся весом ядра, т.е. 48-фунтовая морская пушка стреляла ядрами весом около 24 кг.

29

Шкафут – средняя часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты либо от носовой надстройки (бак) до кормовой (ют).

30

Старинная морская примета: при отплытии чих на левом борту – признак предстоящего кораблекрушения или вообще гибели, на правом – удача в плавании.