Благословляю я свободу (поэмы). Алексей К. Толстой

нет, ни вдохновенья,

      Но мысль глубокая легла

      На очерк дивного чела.

      То не пророка взгляд орлиный,

      Не прелесть ангельской красы,

      Делятся на две половины

      Его волнистые власы;

      Поверх хитона упадая,

      Одела риза шерстяная

      Простою тканью стройный рост,

      В движеньях скромен он и прост,

      Ложась вкруг уст его прекрасных,

      Слегка раздвоена брада,

      Таких очей благих и ясных

      Никто не видел никогда.

      И пронеслося над народом

      Как дуновенье тишины,

      И чудно благостным приходом

      Сердца гостей потрясены.

      Замолкнул говор. В ожиданье

      Сидит недвижное собранье,

      Тревожно дух переводя.

      И он, в молчании глубоком,

      Обвел сидящих тихим оком

      И, в дом веселья не входя,

      На дерзкой деве самохвальной

      Остановил свой взор печальный.

6

      И был тот взор как луч денницы,

      И все открылося ему,

      И в сердце сумрачном блудницы

      Он разогнал ночную тьму;

      И все, что было там таимо,

      В грехе что было свершено,

      В ее глазах неумолимо

      До глубины озарено;

      Внезапно стала ей понятна

      Неправда жизни святотатной,

      Вся ложь ее порочных дел,

      И ужас ею овладел.

      Уже на грани сокрушенья,

      Она постигла в изумленье,

      Как много благ, как много сил

      Господь ей щедро подарил

      И как она восход свой ясный

      Грехом мрачила ежечасно;

      И, в первый раз гнушаясь зла,

      Она в том взоре благодатном

      И кару дням своим развратным,

      И милосердие прочла.

      И, чуя новое начало,

      Еще страшась земных препон,

      Она, колебляся, стояла…

      И вдруг в тиши раздался звон

      Из рук упавшего фиала…

      Стесненной груди слышен стон.

      Бледнеет грешница младая,

      Дрожат открытые уста,

      И пала ниц она, рыдая,

      Перед святынею Христа.

1857

      …Привязанный хозяйственными заботами и служебными обязанностями к Степановке и Мценску, я только в середине зимы мог на неделю или на две отрываться в Москву и, конечно, не имел времени и побуждений бывать в других городах. Не помню, почему именно осенью 1868 года я в бытность в Орле ночевал в тамошней почтовой гостинице. Проходя по коридору, я вдруг остановился в изумлении перед человеком, шедшим мне навстречу и, по-видимому, изумленным не менее меня. Промедлив секунду, мы, не говоря ни слова, бросились обнимать друг друга. Человек этот был граф Ал. Конст. Толстой.

      – Вы не завтракаете? – спросил он меня. – Чем же вас угощать?

      Я попросил кофею. «Кофею, – крикнул он вошедшему слуге, – самого лучшего кофею».

      Не берусь передавать подробности нашей задушевной беседы. Тут мы узнали друг от друга, что, невзирая на различие путей жизни, мы ни на минуту не переставали носить в груди самые живейшие взаимные симпатии, которые должны были загораться от первого благосклонного