Пропавшая. Мэри Кубица

ноги. По ним очень быстро бежит струйка крови, коленки на штанах тоже в крови, а сама я уже много недель не умывалась. Дыхание и подмышки у меня вонючие, так что я прижимаю к себе руки, чтобы женщина не почувствовала запах. Девочка тем временем все продолжает говорить «привет».

      – Ты ранена? – спрашивает женщина и сама отвечает на свой вопрос, ведь и так все прекрасно видно: – Ну конечно ранена! Вон, вся в крови. – И показывает на мои ступни и колени. – Здесь и здесь… Сколько тебе лет? – Я не отвечаю, и тогда женщина начинает гадать: – Одиннадцать? Двенадцать? Четырнадцать?

      Я киваю, потому что сама не представляю, сколько мне – может, четырнадцать.

      И стоять, и шагать очень больно, потому что ступни все разодраны, ноги устали, живот ноет.

      Женщина не сводит с меня глаз. У нее золотые, прямо как солнце, волосы. Она улыбается мне, хотя видно, что улыбка не настоящая, веселая, а тревожная. Женщина не знает, что и думать обо мне, разглядывает теперь не мое лицо, а руки, ладони, коленки, ступни.

      – Ты потерялась, милая? – спрашивает она, снова глядя мне в глаза. Мне нравится ее голос – ласковый, добрый. Я ничего не говорю, и тогда она задает другой вопрос: – Ты живешь где-то неподалеку?

      Я пожимаю плечами и открываю рот, чтобы ответить, но слова выдавить получается с трудом, приходится несколько раз начинать по новой.

      – Не знаю, мэм, – произношу я наконец, ведь действительно не представляю, где я живу. Знаю только, что дом голубого цвета, но найти его в жизни бы не смогла.

      – Милая, не нужно звать меня «мэм», – говорит женщина. – Зови меня просто Энни.

      Так, конечно же, нельзя, ведь если не говорить «мэм», то либо побьют, либо будут морить голодом.

      – Ты, похоже, и правда потерялась… Что с тобой случилось? – спрашивает женщина про шрамы у меня на руках.

      Я просто стою и молча гляжу на нее, а в глазах уже собираются слезы.

      – Давай я позвоню твоим родителям. Ты номер знаешь?

      Я снова трясу головой. Я вообще ничего не знаю.

      В глазах женщины беспокойство. Она все оглядывает меня сверху донизу, и мне от этого неловко, поэтому я опускаю взгляд на собственные руки. В ладошках застряли мелкие камушки, и я принимаюсь выковыривать их грязными ногтями, только бы не глядеть в глаза этой хорошей женщине.

      – Как тебя зовут, милая? – спрашивает она. После моего молчания вздыхает и говорит: – Что ж, если не хочешь, можешь не говорить.

      Мне жутко страшно. Зачем это ей мое имя? Правда, я все равно не знаю, что делать, да и женщина вроде бы добрая. Не похожа она на тех тетенек, которые хватают чужих детей и держат их в подвале.

      – Дилайла, – говорю я дрожащим голосом.

      Тут я вижу, как женщина сглатывает. Девочка тянет ее за руку и без конца выпытывает:

      – Этя кто, мама? Этя кто?

      Но женщина ей не отвечает.

      – Дилайла?.. А фамилия?

      Теперь она уже глядит мне не на руки или на ноги, а прямо в лицо. Глаза у нее сделались еще шире, а сама она вдруг побелела. Песик