Журнал «Рассказы». Шепот в ночи. Евгения Кинер

могла больше иметь детей.

      Было зимнее утро. Три или четыре часа.

      Ева неделю лежала на сохранении. Ходил каждый день, вчера и сегодня работал. Не вышло приехать. Они это заранее обговорили.

      И вот поступил в темноте зимней звонок – все, родила. Лев Егорович сразу же собрался в путь.

      Ночью автобусы не ходили, и Лев Егорович шел к роддому пешком через парк. Скрипел снег, и мороз так звонко звенел в тишине, что закладывало уши.

      Добрался до места, когда тяжелое зимнее солнце уже посеребрило кроны заснеженных сосен. Внутрь не пустили. Зато подсказали палату. Путем хитрых вычислений он понял, какие окна ему нужны.

      Ждал долго. Замерз так, что онемели пальцы на ногах. Про руки и говорить не приходится – он чувствовать их перестал почти сразу. Варежки не спасали от утреннего мороза. Пытался бегать, прыгать, приседать – согревало лишь на минуту, потом холод накатывал с новой силой. Больше уставал.

      Решил затаиться. Сел на скамейку, поджал под себя ноги, обхватил их руками и легонько лишь покачивался, неотрывно глядя в одну точку – на окно.

      Момент, когда выглянула Ева, запомнился Льву Егоровичу особенно отчетливо. Она улыбалась – молодая, красивая, усталая. Держала, раскачиваясь, сверточек. Из него выглянула маленькая пухлая ручка.

      Дыхание перехватило у Льва Егоровича тогда. От радости и ужаса. Вот она – жизнь. И что же с ней делать? Он поклялся, что будет любить всегда. И несмотря ни на что.

      Не получилось.

      Он не знал тогда, что разругается с дочерью в пух и прах. Не знал, что, виня прилюдно ее, всегда будет винить себя. Недоглядел, недоучил, недоработал. Плохо воспитал.

      Лев Егорович впервые приютил Смерть пять лет назад. Тогда он спросил ее:

      – Как думаешь, что я сделал не так?

      – Не поняла. Это ты что же, считаешь, что сделал что-то так?

      – Это интересное замечание.

      – Наливай давай. – Смерть пила водку гранеными стаканами и пьянела быстро.

      Выпили. Закусили. Хруст соленого огурчика ломал кости тишине.

      Лев Егорович задумался.

      – Может, мы так сильно любили друг друга, что нам не хватало на любовь для Сашки? Александра, Александра, этот город наш с тобою…

      – А любовь что, по-твоему, измеряется? Типа у меня десять кэгэ, вот пять я дочери отдам, пять – жене. Или как?

      – Я не знаю, – признался Лев Егорович. Он давно мог откровенничать только с бездомными да наедине с самим собой.

      – Чего так вздыхаешь, Лева? Отгружу тебе пять кэгэ своей любови? А? Хошь?

      Зажмурив глаза и покачав головой, он на секунду опять вспомнил пухленькую ручку дочери. Интересно, осталась бирка из ее роддома? Была же где-то у Евы. Найти бы.

      Лев Егорович налил еще по одной. Смерть была рада.

      – Вот! Это ты правильно мыслишь!

      – Помилуйте, королева, – процитировал Лев Егорович. – Разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!

      – Ха!

      Смерть зашла на кухню.

      Чтобы успокоиться, Даня проделал свое давнее упражнение. «Деление», как