Корабли на суше не живут. Артуро Перес-Реверте

помогавших ему твердо стоять на ногах, встречая новый день и все, что тот нес с собой.

      Я было подумал, не угостить ли его, с тем чтобы разговорить и расспросить, но отказался от своей идеи: имеющийся опыт подсказывал мне, что ничего не выйдет из нашего разговора – субъект с татуировкой на предплечье явно относился к тем, кто до семи вечера не произнесет подряд и трех слов. Он неторопливо тянул коньяк, но остатки все же допил одним глотком, опрокинув рюмку, а голову – запрокинув. Потом расплатился, не спрашивая, сколько должен, и вообще ни слова не сказав, и медленно направился к молу. Солнце уже поднялось повыше и, слепя глаза, играло на тихой воде, меж пришвартованных баркасов, грудой наваленных парусов и разноцветных ленточек на глубоководных тралах. Я сощурился от солнечного блеска и еще какое-то время видел бредущий в никуда силуэт.

      Призраки «Сандерленда»

      Во второй половине дня воды Параны кажутся грязными, несут лихорадку и тину, а корабли, стоящие на якорях посреди реки носом к течению, зажигают огни. Отсюда из-за столика перед старым баром «Сандерленд» мне видно, как с берега и заброшенных причалов медленно поднимаются по склону утомленные призраки мертвых моряков, которые никогда не покинут это место. Проржавевшие корпуса их пароходов и баркасов вот уж больше века гниют в других водах или на дне реки, среди песчаных дюн, не отмеченных ни на какой карте, а у моряков нет другого занятия и другого оправдания своему существованию, нежели приходить каждый вечер в «Сандерленд», как прежде приходили, выпивать первую кружку пива, поплескивающего в слабых от малярии руках, тогда как третья или четвертая уймет наконец дрожь. Где-то слышится аккордеон, выводящий танго, и голос человека, тоже давно уже мертвого, жалуется, что мир движется, но то, что прежде было его губами, больше никого не целует. А моряки, безмолвно говорящие на языках дальних стран и украшенные экзотическими татуировками, молча пьют рядом с женщинами, которые улыбаются и ждут.

      У меня сохранилась старая, еще начала века фотография этого заведения: на вывеске, намалеванной под навесом крыши, рядом со словами «бар-ресторан» значилось имя Северино Гала, испанца, открывшего первый кегельбан, закусочную и магазин в ту пору, когда добирались сюда верхом или в дилижансе по дорогам и тропам, а в такие дни, как сегодня, скажем, жители жгли большие костры. На снимке стоят его друзья – в канотье, без пиджаков, в одних жилетах поверх белых сорочек, а женщины, чьи смутные тени наблюдают сейчас за мной из полутьмы, еще живы, молоды, красивы, в юбках до щиколоток и с кувшинами пива в руках. Северино Гал любил друзей, автомобили и объятия, и на стенах заведения, у дверей, которые некогда вели в private room[24], а сейчас, открываясь в пустоту, – в никуда, пожелтевшие фотографии – скрещенные на груди руки, насмешливая улыбка – вызывают его алчущий дух.

      Как водится, не обошлось в этой истории и без пожара. В 1989-м «Сандерленд» сгорел полностью, как и должно было случиться при исполнении

24

Зд.: кабинет (англ.).