Растоптанная роза. Рина Когтева

выглядел он так себе: тощий какой-то, прыщавый, побрился клоками, как подросток. Но на нем белый халат, а значит, он здесь босс. Карл вздохнул.

      – И как же вы попали из… двенадцатого века в наше время?

      Книжек что ли про попаданцев перечитал?

      – Я никуда не попадал, – спокойно ответил Карл уже в сто пятый раз. – Я просто дожил до этого времени. Я бессмертный. Я живу вечно. Я не могу умереть.

      Как еще более доходчиво это объяснить? Психиатр начал листать его карту.

      – Но на прошлых сеансах вы утверждали, что были призраком.

      Ну вот, пошли ненужные детали… Карл поерзал на стуле и попробовал пошевелить руками, стянутыми длинными рукавами смирительной рубашки.

      – Было такое, – неохотно признался он.

      – А почему вы стали призраком? – врач снова поправил очки.

      У Карла зачесался нос.

      – Это неприятная история, я не хочу об этом вспоминать.

      – Вы говорили, что это связано с вашим отцом. Расскажете о нем?

      Карл от удивления подался вперед, прядь длинных рыжих волос упала на лицо, и он сдул ее. Интересно, когда это он успел про папашу растрепать? А, ну да, они же его неделю назад чем-то накачали и проводили сеанс гипноза. Карл не возражал – гипноз лучше водолечения. Вообще, что это за манера обливать сумасшедших водой? Какой полудурок придумал, что это помогает человеку стать нормальным?

      Врач снова сверился с записями.

      – Карл, ваш отец сюда не попадет. Вы можете не бояться.

      А Карлу-то чего бояться? Это тебе, Очкарик, бояться надо будет. Хотя, конечно, да, папаша – это проблема. Наверное, даже психологическая проблема. Карл закусил губу. Раз уж он здесь торчит, может, стоит, как они выражаются, «проработать» эту проблему?

      – Ваш отец жестоко с вами обращался? – пустил пробный шар психиатр.

      Карл задумался. Ну это было полудикое средневековье, тогда все друг с другом жестоко обращались.

      – Да нет, в принципе, – наконец, ответил он.

      Очкарик смотрел на Карла и скалился, в смысле, «доверительно улыбался». Карл сжалился.

      – Понимаете, у меня кроме отца-то никого и не было. Мать я почти не помню, а отец… он всегда был… Ну таким, недостижимым, могущественным… красивым, – неохотно признал Карл. – Мне хотелось его одобрения, чтобы он меня заметил, а ему было наплевать на меня. Так, знаете, как на собаку, которая вокруг ног крутится – можно по настроению пнуть, а можно за ухом почесать.

      Глаза Очкарика – Карл вдруг понял, что это прозвище подходит врачу идеально – загорелись, он что-то быстро застрочил в карте. Типа нашел общий язык с пациентом, мрачно усмехнулся про себя Карл.

      – Вы что-то делали, чтобы заслужить его одобрение? – мягко спросил Очкарик.

      – А то! – Карл фыркнул. – Я пил как лошадь с четырнадцати лет и даже целую деревню спалил. Так история с деревней очень даже привлекла папашино внимание. Прилетело мне тогда, конечно…

      Очкарик застрочил с удвоенной силой. Зря про деревню сказал, подумал Карл, у них же как: поджигает, мучает животных, ходит под себя – значит, маньяк. И будут его пичкать какой-нибудь дрянью в еще больших количествах.

      – Я всегда любил животных, – предусмотрительно заметил Карл. – Я сам всегда ухаживал за своими лошадьми.

      На Очкарика это не произвело впечатление, он жаждал дальнейших откровений о папаше.

      – Именно после этого вы стали призраком?

      – А? Нет…

      Рассказать что ли? Да черт с тобой, подавись.

      – В общем, папаша решил меня женить. Ну в те времена так было принято… Она была очень хорошей, мы друг в друга влюбились, но папаша все тянул. Ну я и…

      Тут Карл заколебался.

      – Убил я его, короче.

      Очкарик подпрыгнул на стуле.

      – Но не насмерть, – тут же поправился Карл, – он же тоже бессмертный. Короче, папаша очухался на следующий день, а у меня память пропала… там еще одно обстоятельство есть, но я не хочу о нем сейчас рассказывать… Тогда дурок не было, особенно таких комфортных, как у вас, – Карл решил на всякий случай подольститься, – так что он меня в монастырь отправил. Два года я там просидел, а потом ко мне память вернулась. Вместе с папашей, кстати, – Карл заржал, посчитав эту шутку очень удачной, – короче, он приехал, убил меня и сделал призраком. Я там торчал до тысяча девятьсот семьдесят пятого года, – Карл прищурился, – восемьсот сорок девять лет получается.

      Очкарик понимающе кивал, отчего стал похож на игрушку, которую ставят на приборную панель автомобиля.

      – Доктор, как вы считаете, наши отношения с отцом можно назвать токсичными? – с очень серьезным лицом спросил Карл.

      – Думаю, да, – ответил Очкарик, не распознавший в словах Карла иронию. – На сегодня все.

      Он снова что-то застрочил в карте. Ну точно, дозу колес повышает, подумал Карл. Открылась дверь, вошел санитар и вывел Карла в коридор. Коридор был омерзительного желтого