Аэротаник. Евгений Гузеев

каким-то нэрадивым шутником.

      – Нет, нет, товарищи! Не нужно никого. Сейчас, сейчас. Теперь уж точно. Все будет. Это, знаете ли, исключение имело место, случайность кака-то, редкая причем. Хотя такого как правило не бываат, но, оказываатся, иной раз и бываат все-таки. Поэтому у нас заказан кака-то така дополнительная пара двухконсистентных макароноподобных канюль. Ведь этого ж не бываат, что такое вот раз и снова повторяятся. Попытаамся использовать альтернативу. А у нас, оказываатся, как я уже сказал, есть кака-то целая пара в запасе.

      По крайней мере одна из двух оставшихся макаронин оказалась весьма неважной, ибо когда Аркадий Георгиевич проверил подвижность вареной половины и помахал ею в воздухе, она тотчас оторвалась от твердой своей части и отлетела, приземлившись на другое, тоже покрытое белесоватой щетиной, ухо Никиты Сергеевича (приушилась?). Прежде чем Берия что-либо успел сказать или, например, подпрыгнуть, в дрожащих руках профессора Пенькова оказалась третья – последняя макаронина. Он тотчас, не теряя ни секунды, подул в ее твердый конец и с облегчением констатировал, что никакого свиста не возникло в воздухе. Берия остановился, ничего не сказал и не принял никаких действий, только тяжело вздохнул и занялся стеклами своих очков-пенсне.

      – Ну вот, товарищи, я ведь говорил, что бываат посвистываат, а бываат не посвистываат, всяко бываат. А еще бываат ломаатся и отрываатся – это тоже бываат. А бываат и не бываат таких проблем.

      Мысленно перекрестившись широким крестом, Аркадий Георгиевич шагнул навстречу двум судьбам-сестрам – своей собственной и судьбе всей страны. Он не слишком верил в успех операции, поэтому в его голове родился тайный план – вариант Б в случае неудачи. Для этого он незаметно провел еще один опыт и убедился что через макаронину воздух можно не только выдувать, но и втягивать внутрь. И не только воздух. Главное – сделать это незаметно.

      Оставив Александра Анатольевича, Валентина Васильевна не сразу пошла по коридору, а остановилась, чуть отойдя от двери. Она прижалась спиной к стене, закрыла глаза и сильно сжала ладонями лицо. Ее губы шептали:

      – Мне повезет, обязательно повезет. Все получится. Господи, спасибо тебе за то, что послал мне Сашечку, именно сейчас. Каюсь во всех своих грехах, но только прошу – сделай мне это. Пусть засекретят, пусть отошлют хоть за Урал, имя поменяют, паспорт, но только оставь мне от него, от Сашечки, хотя бы это. И пусть будет рядом со мной его клеточка, его частичка – ничего больше мне и не надо будет. Он там ждет, бедненький, на что-то надеется. Нет, все, на большее нет надежды. Уйду, притворюсь больной. А, Саша ничего – переживет, может быть и поймет. Господи, и написать-то ему нельзя…

      Александр Анатольевич и радовался случившемуся, и сомневался в своем счастье. Причин для сомнений было предостаточно. Его Валечка – некогда утерянная и вновь обретенная – находится в каком-то непонятном для него, простого советского человека, мире, окутанная