Похитители душ. Ольга Покровская

ерпевшее крушение, и на видном месте у титана красовалась кожаная кепка, чересчур фасонная для плацкарта, манкируемого богатой публикой. Одинокий пассажир вспомнил и ее владельца, мужичка с начальственными повадками – тот время от времени что-то выговаривал задумчивому спутнику, который всю дорогу просидел, уставившись на доску портативных шахмат.

      Одинокий пассажир подобрал кепку, заглянул в пустое купе проводников и отправился к выходу, думая отдать находку по дороге, но, расслышав ругань на перроне, передумал. У двери в тамбур стоял субтильный молодой человек в толстовке-худи и таращил бараньи глаза на проводницу, пока та, выпятив грудь, нагло выплевывала:

      – Забрали твою сумку: красная, эмблема желтая. Откуда я знаю – приметы не сказали!

      – Имей совесть, – вмешался пассажир, который заметил такую сумку под столиком в купе. – Она у тебя в головах.

      Проводница метнулась в вагон и, налетев на пассажира, едва не повалила его на пол. Разыгралась безобразная сцена, подтянулись зеваки, и справедливость восторжествовала. Проводница, пойманная с поличным, отдала сумку, скрылась в вагоне и задраила дверь. Пока одинокий пассажир, не сомневавшийся, что вороватая тетка наложит лапу на кепку, раздумывал, куда ее девать, молодой человек переминался рядом.

      – Спасибо, – он тряхнул спасенным имуществом. – Хотите домашнего сала?

      Одинокий пассажир правда был голоден. Он согласился и, не раздумывая, нахлобучил кепку поверх рыбацкого картуза, дабы вернувшийся владелец понял, что вещь не присвоена, а выставлена для обзора.

      Скоро новые знакомцы сидели на парапете у путей, под циклопическим дебаркадером, обращавшим вниз подкладку каркаса в виде паутины из балок и перекрытий, и ели бутерброды с жестким, как подошва, салом. Молодой человек – его звали Максимом – рассказывал, что в живет в Москве пару лет, и раньше ему не фартило, но сейчас его приятель замутил потрясающую тему с мутной конторой, способной обернуться золотым дном. Теперь Максим снимал комнату у сумасшедшего деда, по соседству с этим Эльдорадо, и планировал внедрится в контору кем угодно – хоть уборщиком, хоть мальчиком на побегушках.

      А с чем, поинтересовался Максим, явился в Москву его заступник?

      Заступник, которого звали Алексеем Ивановичем, пожал плечами. Он еще не взял в толк диагноз, озвученный ему поликлиническим врачом, и стыдился сознаться, что его вытолкнула в Москву не угроза конца, а реакция жены, которая, услышав, что у мужа рак, десять минут спустя хвасталась кабачковой лозой, приносящей рекордные урожаи. Разъяренный Алексей Иванович тогда выбросил все кабачки, включая трехлитровую банку с патиссонами, разорвавшуюся в мусоропроводе, как снаряд, а потом выбранил жену, запугал напарника и, уязвленный, подался в Москву. В дороге им двигала обида, но сейчас, остыв, он сам не понимал, что за коленце выкинул сгоряча.

      – В больницу я приехал, – брякнул он.

      Услышав себя, он ужаснулся. До него только сейчас дошло, что он, смертельно больной, притащился в город, где по сути никого не знал.

      – Если не положат, приходи ночевать, – предложил Максим. – Дед не заметит. Он ночью строчит мемуары – свистит, как победил в Куликовской битве.

      Обернувшись, он спросил у худого малого, который рассматривал их в упор:

      – Твоя, что ли, кепка?

      Перед ними, развевая накидку с торговой символикой, вертелся парень, похожий на уличного продавца, и Алексею Ивановичу не понравилось, что тот уставился на его голову, как на добычу.

      – Ребята, водичку купите? – гнусаво затараторил парень, размахивая полулитровой бутылочкой. – Отдам за пять рублей, дороже брал, последняя осталась.

      Алексей Иванович нашарил в кармане пятачок и сунул его продавцу, а Максим набычился и прочитал сельскому валенку, незнакомому с вокзальными нравами, лекцию, как людей опаивают наркотиками и сплавляют на кирпичные заводы.

      – Она запечатанная, – перебил Алексей Иванович. – Только после меня не пей, я раковый.

      Он содрогнулся, утешаясь воспоминанием о бухгалтерше автобазы, которой остановили в Москве страшный лейкоз и ни копейки не взяли.

      – Один глоток, – соблазнился Максим.

      Перед унылым Алексеем Ивановичем разворачивалась широкоформатная декорация из бурых колонн, декоративных розеток и мрачной изнанки купола, не пугавшей ни нарядных женщин, ни деловитых молодых людей с сумками-мессенджерами, ни прощелыг, которые слонялись у табло, пряча глаза. Со всех сторон грохотали чемоданные колеса, и эта сутолока так тревожила Алексея Ивановича, что его не тронули басни о злодеях. Потом он неудачно поставил бутылку на парапет и пролил воду на джинсы.

      – Ого, – Максим покосился на пятно, расплывшееся по штанине. – Она, по-моему, светится.

      Алексею Ивановичу тоже почудилось, что ткань его заслуженных штанов переливается, но он с досадой отмахнулся.

      – Я сам свечусь, – пробормотал он. – Мне пол-аптеки скормили.

      Максим записал на обрывке чека адрес, Алексей Иванович прочитал: «улица Верхние Липки», и деревенский топоним, диссонируя