Голос как культурный феномен. Оксана Булгакова

Одоевского мы можем найти отголоски античных или романтических мотивов, но русские литераторы заняты в основном внутренними голосами. Достоевский проявляет поразительно тонкий слух в расшифровке внутренних монологов и разговоров мертвых под землей, но это «звуки глухие, как будто рты закрыты подушками», так описывает герой «Бобка» свои слуховые впечатления. Меняющаяся ситуация столкновения природного и электрического голоса на рубеже XX века не замечена, не «услышана». Уши современников сохраняют память о голосовом своеобразии русских политиков, профессоров и литераторов, но избирательность слуха мемуаристов останавливает внимание на парадоксальных случаях – политиках без риторической подготовки, театральных экспериментах с подавлением профессионального красивого голоса, поэтах, сознательно работающих с «белым» голосом, немотой и молчанием.

      Русская литература, опера и русская оперная критика утверждают национальный голос как природный, не нуждающийся в искусстве владения. И в XX веке Россия не могла отказаться от идеи аутентичности, игнорируя электрического двойника голоса.

      Радикальное отрицание искусного профессионального голоса (как ненатурального, механического или неискреннего) стало навязчивой темой – топосом – русской культуры. Подчеркивание органичности и естественности, определяющее понимание «русского» (мифической темной славянской души, развитой в нетронутом цивилизацией царстве природы), распространилось и на русский голос, и этот иррациональный топос усиленно поддерживался литературой, театром, радио и кино.

      Неудивительно, что немецкие, американские и британские исследователи написали истории национальных медиальных голосов (политиков, актеров, дикторов) и истории теорий голоса, но среди этой довольно обширной литературы нет ни одной специальной книги, посвященной русскому материалу[5]. Возможно, это связано с двойной осторожностью этой культуры, в которой понятия телесности и бестелесности, гибельной эротики и механической иллюзии, перформативной идентичности и онтологического субъекта, при помощи которой голос описывается внутри западных дискурсивных моделей, были всегда проблематичны.

      Помимо литературного воображения, связанного с голосом, меня интересует изменение звуковых стереотипов медиальных голосов. Появление фотографии и фонографа, радио (начавшего трансляцию в России в 1923 году), микрофонов и динамиков (в 1925–1926 годах) и звукового кино (в 1926–1929 годах), разделивших и соединяющих изображение тела и тень голоса в произвольных сочетаниях, моделировали каждый раз заново представление об идеальном голосе. Радио и кино способствовали выработке некоего «стандарта» не только орфоэпии и интонации, но и звучания голоса (его громкости, темпа, высоты, динамики, мелодики). Норма – и манера говорить, и умение слушать – определялась культурной

5

Разумеется, существуют исследования по истории русской оперы, советской массовой песни, советского радио, кино, грампластинки и телевидения, на которые я опираюсь, создан впечатляющий архив старого радио в Интернете и возродился Институт живого слова, но отсутствует развитая теория голоса как культурного феномена.