Князь Федор. Куликовская сеча. Роман Злотников

тридцати пяти метров – ничтожно мало, учитывая, что степняки успели набрать ход и летят к нам навстречу! Всего пяток секунд, чтобы встретить врага копьем, не дав опрокинуть себя первым ударом…

      Но выдохшимся жеребцам русичей сил хватит как раз на короткий разбег. И потом, разве на рыцарских ристалищах расстояние под разгон сильно больше?!

      …Перед сшибкой я едва не зажмурил глаза. И только в последний миг понял, что отдаю явное преимущество летящему навстречу «багатуру» (близнецу Челубея по набору брони); так можно и сгинуть! А хитрый враг уже направил сверкнувшее на солнце острие чжиды мне в лицо – заставив вскинуть павезу вверх да склонить голову навстречу…

      Удар!!!

      Пика степняка врезалась в переднюю луку моего седла – и прошила ее насквозь, ударив в панцирь на уровне пупка. При этом вогнув одну из пластин чешуи внутрь… Сильнейший толчок рванул седло, едва не скинув меня с коня – а от удара в живот я скривился от боли, тяжело охнув сквозь стиснутые зубы… Но татарин перехитрил сам себя; обозначив атаку в голову, он заставил меня поднять щит и ударил под кромку павезы – однако не рассчитал высоту передней луки, принявшей на себя таран врага!

      В следующий миг меня дважды крепко тряхнуло: лопнуло древко вражеской чжиды – и практически синхронно с ней княжеское копье, здорово рванув правую руку! Но мой удар достиг цели: граненый наконечник пики пробил плетеный калкан у стального умбона и, с легкостью прошив его насквозь, застрял в панцире татарина…

      Сбросив того с коня!

      Все-таки седла с высокими луками рулят в копейной сшибке! Впрочем, без инстинктов князя Елецкого и памяти его тела шансов уцелеть в поединке с «багатуром» у меня не было никаких…

      Вновь заржал Буран, грудью столкнувшись с чужим конем, а сам я едва успел подставить павезу под удар рухнувшей сверху булавы, отсушивший левую руку! Я не успел даже потянуться вниз, чтобы сорвать с седельного крюка темляк шестопера – как тяжелейший удар вновь обрушился на щит, громко треснувший под натиском очередного ордынца…

      Вместо темляка мои пальцы сжались на рукояти кинжала; выхватив его из ножен, я коротко, но точно пырнул им под мышку татарину! Последний открылся в момент очередного замаха – а после, вскричав, дернулся в седле; его удар прошел мимо…

      А по моей латной перчатке побежала чужая кровь.

      Выпустив кинжал, я наконец-то дотянулся до рукояти шестопера, сорвав его с седельного крюка. Булава легла в руку как влитая – и, описав короткую дугу над моей головой, врезалась в правое плечо отчаянно завопившего ордынца…

      Шестигранное навершие словно бумагу смяло пластины татарского ламинара!

      Но уже в следующий миг и моя собственная голова взорвалась дикой болью! Вражеский пернач, свистнув над верхней кромкой павезы, обрушился на бацинет слева, швырнув меня в сторону… А шлем, плотно сидящий на точно подогнанном подшлемнике, улетел куда-то на землю.

      Сам я едва сумел распластаться на холке коня; хоть и не потерял сознание, но сорвался в грогги, не имея никакой возможности себя защитить…