Вторая попытка штабс-капитана Сабурова. Сергей Валерьевич Мельников

трел – значит, пора возвращаться в кавалерию. И всё же к началу занятий Сабуров вышел на лётное поле, из чистого любопытства.

      В дальнем конце, над краем армейской палатки, торчала макушка аэростата. В ту сторону от казармы тянулась жидкая цепочка кадетов. Сабуров пристроился в хвост, чуть подотстав. Ветер доносил до него обрывки негромкого разговора.

      – Я, господа, не вижу никакого практического смыла в сегодняшнем занятии, – с юношеской надменностью сказал один из учеников.

      – Отчего же? – удивился другой.

      – Покидать кабину падающего аэроплана считаю трусостью. Прав был Его Императорское Высочество: изобретение господина Котельникова разжижает нравы военлётов.

      – Вы так судите, потому что сами в такую переделку не попадали.

      – Никогда труса не праздновал, и тут бы слабину не дал. Сомневаетесь в моей смелости?

      – Упаси Бог!

      Храбрец свысока взглянул на своего товарища, на верхней губе топорщились ещё жидковатые печоринские усики. Сабуров сбавил шаг, чтоб не быть уличённым в недостойном подслушивании.

      Под брезентовый полог учебной палатки он вошёл последним. Внутри горела чугунная жаровня, но влажная стылость гасила тепло в сажени от огня. Пахло мокрым брезентом. По центру лежала открытая алюминиевая фляга-переросток, стропы из неё, аккуратно выложенные зигзагом, кончались сложенным куполом. Кадеты с любопытством взглянули на незнакомого штабс-капитана. Заметив Сабурова, поручик кивнул ему и объявил:

      – Господа кадеты, имею честь представить: выпускник нашей авиашколы, штабс-капитан Сабуров. Военлёт, герой войны и георгиевский кавалер.

      Кадеты, молодые и не очень, зашептались. Один, уже знакомый Сабурову по редкой юношеской поросли и отважным речам, развязно сказал:

      – А я читал про вас, господин штабс-капитан, в “Инвалиде”. Расскажете о своём приключении?

      – Кадет Тышкевич! – одёрнул его Акулов. – За “приключение” георгия не дают!

      – Ничего, Пётр Никитич, – сказал Сабуров, пристально глядя в глаза не по чину дерзкому юноше. – Про “приключение”, как выразился господин Тышкевич, извольте, почему б и не рассказать: презабавный анекдот вышел. Но не здесь и не сейчас. Вы, господа, кажется, не фронтовые байки собрались здесь слушать?

      – Великий князь Александр Михайлович не одобряет… – начал Тышкевич.

      – Его Императорское Высочество изменил своё мнение о парашютах в авиации, иначе мы бы тут с вами не стояли, – перебил его Акулов. – Кадеты! – повысил он голос. – Вы все мечтаете стать военлётами, но большинство из вас выйдет из школы со снисходительной пометкой “учился летать”. Диплома военного лётчика окажутся достойны единицы. Вот вас, кадет Тышкевич, может и миновать чаша сия. Единственная дисциплина, к которой я вижу у вас несомненные способности – словесная дерзость, но на выпускном экзамене её не будет.

      По шеренге прокатились задушенные смешки. Акулов выждал немного и сказал:

      – Отставить смех!

      Тышкевич стоял, выпятив кадык, и рассматривал потолок над головой преподавателя. На его бледных скулах разгорелись пунцовые кляксы. Акулов невозмутимо продолжил:

      – Подготовка военлёта обходится казне очень дорого. Если спасти аэроплан невозможно, нет доблести в том, чтобы погибнуть вместе с ним. Учебные прыжки с парашютом не входят в обязательную программу вашей подготовки. Однако я настоятельно рекомендую каждому из вас освоить эту науку. Возможно, когда-нибудь это умение спасёт вам жизнь и сохранит Отчизне опытного лётчика. Добровольцы есть?

      Акулов обвёл взглядом строй кадетов. Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу.

      – Ну что, покорители неба, неужели никто из вас не готов испытать себя?

      – Может быть, господин штабс-капитан покажет нам пример? Для героя войны прыгнуть с парашютом – сущий пустяк, – подал голос Тышкевич. – После такой демонстрации и добровольцы сыщутся.