Ружемант 4. Евгений Лисицин

спать. Ты? – Острый взгляд Фелиции пронзил насквозь.

      Тоже ни в одном глазу. Но сил было разве только на то, чтобы шевелить языком. Проговорил одними губами:

      – Расскажи мне про Бейку. Откуда знаешь, что надо делать? – вскрыл бумажный пакет своей добычи. В ноздри ударил запах еды: зерновые брикеты, шоколад, галеты…

      – Про Бейку, значит? – Фел хмыкнула, призадумалась. Откинулась на спину, блаженно потянулась. Еще чуть-чуть – и услышу, как трещат ее кости. – Почти с детства знаю Шарлинн.

      – С детства? Вита тоже?

      Отрицательно затрясла головой. Спросил:

      – Ты, значит, тоже урожденная царенатка?

      – Можно сказать и так. На самом деле, девочка, которую она пожалела. Могла бы сдать полицейским и… меня бы отправили в фильтрационный лагерь. Потом в шавы, а если повезет – в серво. Царенат не любит долгих разговоров. Посмотрела на меня, увидела все еще не понимающий взгляд: – Я из семьи беженцев.

      – Беженцы в Царенат? Из Российской Империи?

      – Знаешь, как это бывает? Кто-то из родителей отчаянно верит, что про рабов – это ложь и пропаганда. Что стоит появиться здесь, как все расстелятся в ковровую дорожку. Тогда еще не было войны, только отдаленные отголоски ее начала. Отец забрал нас с собой, до последнего убеждая, что бежит из настоящей страны рабов на родину свободы, – она вдруг замолкла. Ей будто не хотелось вспоминать.

      Не мог сказать, что осуждаю ее.

      – Если не хочешь, можешь не рассказывать, – как назло, сунутый в рот крекер громогласно захрустел.

      – Нет, знаешь, этот волдырь рано или поздно надо сорвать. С чем там у тебя крекеры? С луком? Дай-ка парочку, – протянула ко мне руку. Вставать было лень, потому взял два себе, остальные в бумажном пакете швырнул ей. Поймала на лету, продолжила: – По приезде ему выдали рабочую визу. Улыбчивость вокруг обещала гражданство первой категории, иногда специалисты из других наций здесь ценятся. В особенности когда владеют инженерными данными или секретами. Стоит ли говорить, что нам не показывали районы рабов, мать наткнулась на них самостоятельно. Отец долго отговаривался, сложно поверить, что пропаганда еще не равна лжи. Когда же увидел своими глазами, спросил. Ему было не занимать смелости, как и глупости. Для него и мамы все кончилось печально. Я же… бежала, пока их забирали в концентрационный лагерь. Поклялась, что обязательно их найду.

      Вопрос о том, получилось ли, был риторическим.

      – Шарлинн первая, кто наткнулся тогда на меня. Больную, голодную, замерзающую. Правду, наверное, говорят, что детям не видна большая политика. А еще она приняла меня за гражданку, долго спрашивала, где мои родители. Я огрызалась, представляешь? – еще одна горькая усмешка. Словно проговаривая, Фел избавлялась от юношеской глупости. – Закончилось тем, что мы подружились. Это она сумела переправить меня обратно на родину. Ждала, что на меня будут смотреть, как на дочь предателя. А меня приняли как родную. Да что там, я и была родная, только вновь