Saratov Revival. Данила Глумов

ей», Маратом Жан-Польевичем Ива…

      ЩЁЛК!

      …

      – Повесить картину художника-авангардиста вверх ногами, а потом, отвечая на вопросы журналистов, пришедших на открытие выставки, выдать это за оригинальную находку вместо того, чтобы признать собственную криворукость? Бесподобно!

      – Вы считаете?

      – Конечно! Ведь современное искусство только и держится, что на новом прочтении, на переосмыслении ста…

      …

      ЩЁЛК! И телевизор превращается в безобидный предмет мебели.

      Надоело.

      «Новое прочтение», «переосмысление», «современное искусство». Зачем? Почему? Для кого? Порой кажется, что всё «новое» – это не хорошо забытое старое, не «провокация», не «вызов», а лишь честное признание художником собственной несостоятельности. Живописцы прошлого плеснули бы грязной водой из размалёванного стакана в лицо любому современному творцу, если бы узнали, на что последний тратит драгоценную краску, ведь по большому счёту разница между наивными этюдами ученика третьего класса художественной школы и произведением признанного мэтра нынешнего века заключается лишь в умении красиво навесить благодарной публике побольше лапши на просвещённые уши. Объяснить свой замысел. Расставить акценты. Притянуть за хвост побольше злободневности. В наши дни это называется восхитительным словом «литературоцентричность». Так что, если увидишь на стене кляксу – вполне возможно, рядом с ней будет висеть описание Замысла на трёх листах формата А4.

      И попробуй только заявить со всей ответственностью на очередном рауте, мол, «да у меня ребёнок рисует лучше!»: глазом не успеешь моргнуть, как тебя тут же заклюют гарпии на высоких каблуках, с тобой перестанут здороваться представительные мужчины в смокингах (пусть даже из-под отутюженных брюк у них нередко будут торчать до боли знакомые «треники»: почти такие же, какие носят те, кого на подобные мероприятия позовут разве что в качестве охранников), от тебя уйдёт любимая женщина, а то и с работы уволят. За убеждения.

      На момент осознания этих очевидных вещей Свигуму было около 25 лет. Он был весел, как Егор Летов осенью 1991 года, оптимистичен, как Курт Кобейн в апреле 1994 года и полон сил, как типичный фанат The Smiths, едва закончивший факультет философии Высшей Школы Экономики на рубеже эпохи стабильности и десятых годов. Как и большинство представителей своего поколения, Свигум категорически не хотел взрослеть в привычном понимании этого слова, предпочитая построению карьеры компьютерные игры, а заведению семьи – непринуждённое общение с дамами в социальных сетях. В основном, конечно, когда и сам он был нетрезв.

      – Святииик! Завтрак на столе, сынок!

      Надев на себя синюю униформу (не переодеваться же, в самом деле, на работе?), почистив кроссовки и поблагодарив маму за вкусный завтрак, Свигум выдвинулся в направлении офиса.

      «О, ещё один прекрасный рабочий день впереди! О, сегодня я заработаю ровно пятьсот пятьдесят рублей, а если повезёт, то и тысячу: в качестве бонуса за высокие показатели продаж устаревших моделей смартфонов!».

      Осознавая всю бренность бытия, злоупотребляя даже в собственных мыслях деепричастными оборотами и словами, наподобие «рефлексия», «постмодерн» и «экзистенциальный», Свигум вышел из дома.

      Неспешным шагом идти к остановке. Ждать маршрутку. Чувствовать себя килькой в банке по дороге к Крытому Рынку. Разглядывать красивую девушку, которая, прижавшись к двери с надписью «не прислоняться» и изогнувшись в три погибели, читает классику (кажется, это «Унесённые ветром»). Пробки. Кильки. Люди. Толпы. Наконец, долгожданная свобода и открытая дверь маршрутного такси.

      Сидя в маршрутке, Свигум, как водится, вновь задумался о вечном. В маршрутках вообще отлично рефлексируется эпоха. Эпоха, современниками которой нам нечаянно, и вопреки собственной воле пришлось стать. Впрочем, кажется, Свигум к ней неплохо приспособился. Его вполне устраивало то, что социальные сети привязали людей к мониторам, уничтожив культуру дворов и подъездов и то, что в результате этих тектонических общественных сдвигов, мы перестали узнавать в лицо даже тех, кто обитает в соседней квартире. А ведь до коммуникативной революции приходилось практически ежедневно встречаться в том самом подъезде с алкашом Евгением Петровичем, которого язык не поворачивался назвать по имени-отчеству. Встречаться с гоблинами, которые учились на два класса старше, в недавнем прошлом были единственными доступными примерами для подражания, а теперь – красовались разве что на стендах «их разыскивает полиция». Теперь же дядя Женя преспокойно сидит в «Одноклассниках», переписываясь с другом из Воркуты Серёгой (впрочем, он тоже попал туда нечаянно и, кажется, даже вопреки собственной воле), а гоблины заняты экспроприацией золотых слитков в онлайн-играх. И волки сыты, и Свигум цел. Хорошо.

      Свигум воспевал оду пиратству. Грела мысль о том, что внутренняя миграция на торрент-трекеры позволила приобщаться к достижениям культуры и искусства эры глобализации в считанные дни, а то и часы (а не спустя десятилетия, как это часто бывало