Письма к Безымянной. Екатерина Звонцова

Чую, это вам дается лучше всего. Усталость же не помеха, так?

      Я закивал как можно бодрее, что еще делать, не просить же пощады и передышки. Я должен был справиться и решил схитрить: мне вспомнились мои благоговейные ученические вариации на его же сонаты. Что, если выдать одну? Я же помнил все, хотя прошло несколько лет; они были по-своему свежи и, по мнению герра Нефе, дерзки – у него это значило не упрек, а огромную похвалу. Я выбрал композицию, которую помнил без листа, занес руки… но тут Моцарт заговорил вновь, непринужденно ломая мой план:

      – Нет-нет, куда же без задания? Та-ак, облеките-ка в музыку свое первое впечатление… – он со скукой поводил глазами вокруг и ни на чем не остановился, – да хотя бы обо мне. Да, точно. Это как минимум достаточно сложно, ведь вы у меня в гостях… Начинайте.

      Теперь я замер. Сердце упало, потом – зашлось. О черт. Моцарт смотрел на меня, раскачиваясь, постукивая левым носком домашней туфли по полу, и опять улыбался – доброжелательнее, чем прежде, но… нет, то была маска, я чувствовал его неугасающее, цепкое раздражение. Неужели я так скверно сыграл? Или все проще, нужно было одеваться во что-то помоднее и говорить тверже? Или…

      – Людвиг, – напутствовал Сальери. Он тоже встал и опустил Моцарту руку на плечо, у самой шеи, точно проверяя украдкой его пульс; большим пальцем успокаивающе провел где-то над выступающей ключицей. – Вы ведь помните, что я вам сказал? – прозвучало почти строго. – Он вас не съест, только притворяется. Сосредоточьтесь и поразите нас.

      Я уже мог бы догадаться, что обречен. Но увы, мной слишком владела воля к победе. Она была сильнее боли в пальцах, сильнее усталости и унижения.

      Ту мелодию я не повторю даже под гильотиной. Одно осталось в памяти: она была неровной, сбивающейся с шепота на вопль. Контрастной: слишком много красок, звуков и усталости от постоянного напряжения ума и сердца – чужой, которую я пытался передать, и собственной, с которой боролся. Играя, я думал: о слепец, интересно, что я наплодил бы, если бы такое задание дали мне до встречи? Насколько сладко и высокопарно звучал бы для меня Моцарт? И… каков он сейчас? Музыка ли это вообще или рев разочарованного чудовища, не чающего уползти обратно в одинокую пещеру?

      Мелодия прервалась резко – мои руки просто упали, сведенные судорогой, и я не знал, сошло ли это за прием. Я замер, тяжело дыша и глядя перед собой; только через несколько мгновений сумел откинуть с лица волосы и повернуть голову. Оба композитора смотрели на меня: один – сочувственно и обеспокоенно, другой – мрачно и торжествующе. Они плыли перед глазами, превращаясь в двух птиц – ворона и голубя. Пришлось сморгнуть морок.

      – Очень хорошо. – Моцарт пошел вдруг ко мне, и сам я порывисто вскочил. Я увидел: глаза его опять ожили; скулы и губы стали ярче; проступила хоть какая-то краска. И интерес, в его взгляде загорелся неподдельный, почти хищный интерес! – Действительно виртуозно… не сомневаюсь, о вас будут много говорить, разного, хорошего и плохого, но, так или иначе, будут. Колоритная игра. Сильно.

      – Спасибо! –