Высотка. Елена Рыкова

и я – давние партнёры по сцене. Мы ходили в один садик, и наша воспитательница, Елена Александровна, очень любила спектакли новаторские по сценографии, революционные по придумке. Например, на Девятое мая мы про путешествие во времени пьесу ставили, а в «Золушке» на балу была и Спящая красавица, и Русалочка, и Белоснежка, потому что все девочки захотели нарядиться принцессами.

      У Елены Александровны я играла Муху-Цокотуху, Саша – Комарика. Я – солдата у Вечного огня, он – фашиста. Я – Герду, он – Северного оленя. Как я могу его не взять? Тем более что я свою актёрскую карьеру забросила, а Сашка упорно продолжает ходить в театральный кружок, где ему предлагают то Артемона, то кума Тыкву.

      – Но по сценарию нужна только девочка, – актёр Полученков заглядывал в какие-то бумажки.

      – Пусть гигантская птица съест двоих, – попросила я. – Ну пожа-а-алуйста!

      Режиссёром оказался очень короткий человек без шеи: голова в него вросла, как камень в обочину. Пока Сашка озирался вокруг и чуть не разбил бюст слепой лошади, я всё выяснила: нам предстояло подойти вон к тому зелёному углу и сделать вид, что мы нажимаем на кнопки машины времени – её потом дорисуют. Постоять, значит, секунд двадцать, открыть воображаемую дверь, выйти и поозираться. Дальше: в глазах ужас, во рту крик. Птицу снимают отдельно, и кого она там на самом деле жрёт, неизвестно.

      – Начали! – скомандовал режиссёр. Я даже расстроилась: в фильмах к режиссёрам прилагается длинноногая девушка с хлопушкой. Она перед самым началом в кадр влезает и тарабарит: «“Мир до начала времён”, сцена шестьдесят восемь, дубль один». И сразу атмосфера чувствуется. А тут – ничего такого.

      Съёмка пошла, а Саша всё прослушал. Стоим мы в невидимой машине времени, а он шепчет:

      – Что делать-то?

      – Стоп! – кричит режиссёр.

      Саша покраснел.

      – Сначала как бы кнопки тыкаешь, потом как бы пугаешься, – объяснила я быстро.

      – Надо хоть телефонную будку поставить, что ли, чтобы детям было с чем взаимодействовать в кадре, – когда актёр Полученков волнуется, то начинает говорить длинно и формально.

      – Где ты её возьмёшь-то теперь? – фыркнул режиссёр, и тут я поняла, чего ему не хватает: берета.

      – А пугаться чего надо? – спросил Сашка.

      По лицу актёра Полученкова побежала рябь.

      – Гигантской птицы, – шепчу.

      – Вот так? – Сашка изобразил испуг.

      – С таким лицом ты Северного оленя играл, – вспомнила я.

      – Нам нужно что-то или кто-то, изображающий птицу, – сказал актёр Полученков. – Чтобы дети могли взаимодействовать с ним в кадре в плане испуга.

      – У Кирюши с десятого есть костюм плюшевого Цыплёнка. – Я приоткрыла свой третий глаз, глянула: – Он как раз сейчас у метро под ливнем мокнет.

      – Идите. – Глазки режиссёра посмотрели на часы. – Зовите его.

      – Путешествия во времени занимают много времени, – скаламбурил Полученков.

      Не