Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой. Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт

– и только! Повернись – я посмотрю.

      Ей нравилось слово «истерика» – казалось, оно на него хорошо действует. Возможно, Колин, как и сама Мэри, никогда раньше его не слышал.

      – Подойдите сюда, – позвала она сиделку, – и покажите мне, что там у него на спине!

      Сиделка, миссис Медлок и Марта жались за порогом. Разинув рот они смотрели на Мэри и только испуганно охали. Сиделка неуверенно приблизилась к постели. Колин задыхался от рыданий.

      – Может, он… он не позволит, – прошептала со страхом сиделка.

      Однако Колин услышал и, отчаянно всхлипывая, произнёс:

      – По-покажи ей! Пусть увидит!

      Сиделка сняла рубашку. Спина у Колина оказалась такая худенькая, что можно было пересчитать все рёбра и позвонки, но, разумеется, «мистрис Мэри» ничего считать и не подумала, а просто наклонилась и стала внимательно и строго разглядывать, что там у него на спине.

      Вид у Мэри был такой суровый и чопорный, что сиделка отвернулась, чтобы скрыть усмешку. На мгновение в комнате воцарилась тишина – даже Колин затаил дыхание, а Мэри молча мерила взглядом его спину, словно она-то и была знаменитым врачом из Лондона.

      – Ничего здесь нет! – провозгласила она. – Ровнёшенько ничего! Если не считать позвонков, да и они только потому видны, что ты такой тощий. У меня они тоже есть. Раньше торчали, как у тебя, пока я не стала толстеть. Но всё равно ещё видны. Никакой шишки у тебя нет! Если ты хоть раз ещё о ней скажешь, я просто захохочу!

      Только Колин мог бы поведать о том, как на него подействовали эти сердитые ребяческие слова. Будь у него кто-то, кому он мог бы поверить свои тайные страхи, решись он задавать вопросы, будь у него друзья и не лежи он целыми днями один в огромном пустом доме, вдыхая воздух, пропитанный опасениями необразованных по большей части людей, которым он надоел, он бы знал, что весь его испуг и болезни были порождением его собственной фантазии. Но он лежал в одиночестве и думал о себе и своих недугах часами… днями… месяцами… годами. А теперь, когда эта несимпатичная сердитая девочка без доли сострадания объявила, что все его недуги – плод его же собственного воображения, он подумал, что, может, она права.

      – Я и не знала, – наконец проговорила сиделка, – что он думает, будто у него на спине шишка. Спина у него слабая, это правда, но всё потому, что он даже не пытается сесть. Я и сама могла бы ему сказать, что у него там ничего нет!

      Колин судорожно сглотнул и покосился на сиделку.

      – Правда? – спросил он жалобно.

      – Да, сэр.

      – Вот видишь! – воскликнула Мэри и тоже сглотнула.

      Колин снова уткнулся в подушку и с минуту лежал неподвижно – лишь изредка тело его сотрясали последние редкие всхлипы, а слёзы градом катились по лицу и увлажняли подушку. Он чувствовал невероятное облегчение. Потом он повернулся, опять взглянул на сиделку и чуть ли не с робостью спросил:

      – Как вы думаете… я буду жить?

      Сиделка не отличалась ни умом, ни добротой, но она помнила, что говорил знаменитый врач из Лондона.

      – Отчего