Верхний мир. Феми Фадугба

Эссо (а заодно дергаясь каждый раз, как она заплетала новую нитку в новую косу), я прекрасно отдавала себе отчет, как она была права.

      Оливии я рассказала практически все. Как вылетела со склада в ту же секунду, как доктор Эссо вызвал мне такси, потому что понимала, что ежели застряну здесь еще хоть секунду, то спонтанно самовозгорюсь. Как мама на его фото выглядела куда счастливее, чем на том, которое было у меня, – хотя там она даже не улыбалась. Как прискакала на вечеринку, опоздав в конце концов всего на пять минут, потому что «зубер» гнал как бешеный. Если так рассудить, это просто уржаться, как я из-за всего этого перенапряглась. Весь вечер меня мотало туда-сюда между желанием нырнуть в этот эмоциональный девятый вал и страхом в нем захлебнуться, а в голове при этом гудело от всяких больших мыслей. Девчонки из команды наверняка до сих пор судачили, что со мной не так, – отлично я восстановила себе репутацию, ага.

      Оливия единственная знала про мой повторяющийся сон (который справедливо называла кошмаром) – тот, где у мамы были сплошь залитые черным глаза без белков; она тянула ко мне руки и плакала. У самой Оливии, если по чести, сны были еще страньше. Каждому приемышу снятся настоящие родители – даже тем, кому с ними, мягко говоря, не повезло. Особенно тем, кому не повезло. Уж она-то лучше всех понимала, почему я так повернута на том, чтобы найти ответы.

      – Поверить не могу, что это все со мной происходит, – пробурчала я через плечо.

      Где-то внутри у меня до сих пор сидел ребенок, который всегда верил, что сумеет найти дорогу назад, к мамочке, и то, что это вдруг возжелало стать правдой, было страшно, и волнительно, и удивительно до невозможности. Когда на все это я получила неохотное «ага», до меня наконец дошло, что не худо бы придержать лошадей и перестать уже звучать так возмутительно счастливой. Все последние четыре дня Оливия зеркалила мое возбуждение – откровение за откровением, улыбку за улыбкой, – но мрачных взглядов между ними спрятать не могла (не от меня, во всяком случае), и тогда я видела, сколько горя она таит внутри. Вот это и есть самое трудное, когда приходится расти, а кругом – жизнь-борьба: каждая твоя победа бьет прожектором в поражения тех, кто рядом. И вообще ни одна победа на вкус не похожа сама на себя. Я даже подумывала прекратить на фиг эти излияния, понимая, что она бы все на свете сейчас отдала, чтобы только оказаться на моем месте. Но мы были накрепко связаны друг с другом и пообещали ничего не скрывать. Я серьезно: через какую-то пару недель после первой же встречи (это было три года назад) мы поклялись на мизинцах никогда не ложиться спать, не поделившись всеми большими новостями за день.

      С тех пор ничего не изменилось.

      Состояние нашей комнаты, впрочем, упорядоченному мышлению не способствовало. Всем, что Оливия успела примерить за выходные, была выложена тропинка от гардероба до нижней полки нашей двухэтажной кровати. В каком-то более-менее приличном виде была только постель, да и то лишь благодаря самозаправляющимся одеялам, которые Поппи купила нам в этом году.

      До