Высокая небесная лестница. Кон Джиён

весну и лето из-за того происшествия мы не могли даже мечтать о жаренных на мангале сосисках.

23

      Михаэль пришел в монастырь после окончания колледжа, а Анджело – сразу по окончании старших классов школы, так что их разница в возрасте составляла два года, однако это не мешало нашей дружбе. Хотя и не все шло гладко. Я видел, как порой Анджело ранят чересчур логичные доводы Михаэля. Как-то раз известный своей ленью послушник умудрился навесить все свои обязанности на Анджело, а сам куда-то уехал, что ужасно вывело из себя Михаэля.

      – Нет, это вообще ни в какие ворота не лезет! И зачем только подобные типы приходят в обитель?! Можно и побездельничать чуток, можно и молитву пропустить – всё делают спустя рукава… Хотя, что тут говорить, для такой беззаботной жизни нет лучшего места, чем монастырь.

      На это Анджело ответил:

      – Да ладно вам, брат Михаэль. Я сам предложил помощь. А что касается праздности и халатности, так я тоже недалеко ушел: меня тоже можно назвать человеком «шаляй-валяй» – живу в полсилы… Возможно, мы все таковы перед лицом Господа.

      Михаэль поморщился, словно мятый листок бумаги, на скулах его заиграли желваки.

      – Как ты можешь такое говорить? Будто монастырь – это место, куда приходят лентяи, которым податься некуда! И если про себя так думаешь, это не значит, что мы все такие. Не надо тут всех под одну гребенку стричь!

      Каждый раз в подобных ситуациях Анджело бледнел.

      А когда в тот же день мы пели григорианский хорал, его лицо особой радости не выражало.

      Он обладал восхитительно чудесным голосом, и в этом, к слову, крылась еще одна причина всеобщей симпатии к нему. Григорианский хорал – литургическое одноголосного пение на латыни, молитва нараспев, берущая начало полторы тысячи лет назад и исполняющаяся без музыкального сопровождения с упрощенным музыкальным рядом, во время которой руки смиренно сложены, а голос устремляется к безмолвию, – так вот, этот хорал он пел лучше и красивее, чем кто-либо другой.

      Как бы то ни было, в тот день после вечерни Анджело зашел ко мне в келью и протянул нурунджи – тонкую лепешку из хрустящего поджаренного риса.

      – Брат Йохан, угощайся! После ужина помог помыть посуду, хотя была не моя очередь, а старший по трапезной меня угостил. Такая вкуснятина!

      Я взял у него из рук нурунджи и откусил.

      – Вкусно, правда? Брат в трапезной такой хороший. Мне очень нравится и монастырь, и здешние люди.

      Анджело засмеялся в привычной манере – от прежней подавленности не осталось и следа.

      С братом из трапезной я был в не очень уж хороших отношениях. Но когда Анджело отзывался о ком-то подобным образом, то частица доброты, заложенная в человеке, о котором он говорил, казалось, пробивает стену моей предвзятости. Именно в этом крылась непостижимая тайна души Анджело.

      – Похоже, я опять рассердил брата Михаэля. Сегодня на молитве, когда мы пели григорианский хорал, наши взгляды на миг пересеклись, и