Вавилонская башня. Антония Сьюзен Байетт

«Извини» словно витает в воздухе.

      – Может, и вернусь.

      – Не понимаю, как это у тебя получится.

      – Получится… если захочу. Я ведь могу ездить туда-сюда. Поживу здесь, поживу там. Изловчиться можно. Ты ведь приезжаешь и уезжаешь.

      – Потому-то тебе и нельзя.

      – Как ты можешь такое говорить? Это несправедливо.

      – Не вижу ничего несправедливого. У тебя есть обязанности. Ты знала, на что идешь.

      – Никто в точности не знает, на что идет…

      – А я считал тебя такой умной. Нельзя же выйти замуж и жить так, будто ничего не изменилось.

      – Нельзя же выти замуж и мгновенно измениться.

      – Мгновенно, может, и нельзя, но человек все-таки меняется. Не желаю я, чтобы ты моталась туда-сюда, как будто Лео и меня на свете нет. Незачем тебе.

      – Неужели ты и правда думаешь, что все так просто?

      – А почему бы мне так не думать?

      И все-таки его опять вызывают. Позвонил дядя Губерт из Туниса. Найджел собирается в Амстердам. К своей досаде, Фредерика понимает, что ей больно и обидно. То ли потому, что будет по нему скучать, то ли потому, что он сам себе хозяин, а она нет, то ли потому, что он расстается с ней вот так, с легким сердцем. Люди в браке испытывают чувства, которые не то чтобы рождаются в собственной душе, а неразрывно связаны с этой эластичной клеткой. Больше я этой глупости – замужества – не совершу, думает Фредерика и понимает, что подумала глупость. Она замужем.

      Она застает Найджела в спальне за чтением ее писем. Это происходит за день до его отъезда. Он сидит на кровати, в одной руке письмо Уилки, в другой – письмо Тони.

      – Просто решил проверить, не задумала ли ты чего, – произносит он со своим обычным уверенным, несокрушимым спокойствием.

      Фредерика замирает в дверях.

      – Обнаружил? – спрашивает она с тяжеловесной до смешного иронией, обычной в таких обстоятельствах.

      – Не нравятся мне твои приятели, – объявляет Найджел. – Они мне не нравятся.

      – Они же не тебе пишут. – Фредерика смотрит на него в упор.

      – Стерва ты, – произносит он тем же ровным голосом. – Сучка тупая.

      В былые времена Фредерике случалось разбушеваться не хуже своего отца. Она еще мгновение стоит в дверях, чувствуя, как пальцы и все внутри зудит от ярости, и заходится криком. Она грозно приближается к Найджелу и выхватывает письма – письмо Дэниела слегка надорвано. Она выкрикивает то, что обычно кричат при подобных обстоятельствах: что она не позволит так с собой обращаться, что она ни минуты здесь не останется, уходит сейчас же. Она распахивает гардероб и швыряет одежду на ковер. Находит старый чемодан и с криком и плачем бросает вещи в него. Письма, ночная рубашка, зубная щетка, свитер, бюстгальтер. Слезы застилают глаза. Вещи, которые нельзя оставлять, – книги, письма, их так много, они такие тяжелые… При мысли о тяжести новый поток слез.

      – Уеду, уеду, ни минуты не останусь! – причитает она и бросает в чемодан все без разбора, как попало: черные шелковые