Хищные твари. Навстречу гибели. Аяна Грей

им упасть. Мама не плачет, значит, и я не буду. Я хочу быть как она.

      Но тут на границе сознания мелькает еще одна мысль. Сначала я игнорирую ее, но она извивается и сверкает, как лишняя нитка в гобелене, которую так и хочется выдернуть. Это еще один вопрос.

      – Мама, – медленно спрашиваю я, – нам обеим запрещается использовать центральные колодцы?

      Впервые с того момента, как мы вышли с площади, мама останавливается и смотрит на меня.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Я… – Под ее взглядом мне неловко это произносить. – Тот воин сказал, что дараджам нельзя использовать колодец, но… я ведь не дараджа, значит, я могу им пользоваться, так?

      Я вижу, как что-то в мамином лице медленно меняется. Губы сжимаются в тонкую линию, прекрасные карие глаза прищуриваются. Она наклоняет голову и сводит брови, словно впервые по-настоящему видит меня.

      – Если хочешь ходить к колодцам, где мне не рады, я не запрещаю. – Она говорит тихо, но я слышу в этих словах скрытый вызов, тайное испытание. Я быстро качаю головой:

      – Нет, мама. Я не хочу. Я хочу остаться с тобой.

      Тут же ее лицо расслабляется. Она снова похожа на полубога, сияющего в лучах солнца. Она улыбается мне, и я тоже расслабляюсь.

      – Идем, – говорит она, снова трогаясь с места. – До колодцев у западной границы не так и далеко.

      Я подчиняюсь ей – не потому, что обязана, а потому, что хочу. Я хочу быть такой же, как мама, но впервые в жизни понимаю, что это будет непросто, потому что мы не одинаковые.

      Я понимаю это в первый, но не в последний раз.

      Глава 5. Пять благородных ветвей дарадж

      Солнце сияло. Однако Коффи не ощущала его тепла.

      Она тихо шла по коридорам Тернового замка, словно стараясь не нарушить их сон. Впереди шагала Макена, слегка не в такт, но вместе их шаги складывались в идеальный ритм, раздающийся в тишине. Коффи хотелось, чтобы здесь было больше звука. Тишина оставляла слишком много времени для размышлений, слишком много возможностей, чтобы снова прокручивать в голове все, что она увидела за последний час.

      С каждым шагом расстояние между ней и главным залом увеличивалось, но когда она закрывала глаза, то снова оказывалась внутри, снова в мучительных подробностях видела все происходящее. Она видела дарадж, разделившихся по цветам, вспоминала, как они смотрели на нее, видела эмоции на их лицах – страх, настороженность, неприкрытое любопытство; все это было более чем неприятно. Она вспомнила одну из дарадж – девочку в зеленой тунике – ту, которая преподнесла ей жуткие розы Феду. Было слишком легко вспомнить выражение ужаса, которое мгновенно наполнило ее глаза, когда Феду поднял ее за косы, просто потому что мог. Он перешел к насилию с нечеловеческим равнодушием, с отработанной легкостью. Каждый раз, когда она вспоминала об этом, у нее сжимался желудок.

      Ты как тупой нож. Но не бойся – я знаю, как тебя наточить.

      Обещание Феду отдавалось в сознании, повторяясь снова и снова, как мелодия уличного музыканта. Каждый раз, когда