Я тебя заберу. Марья Коваленко

интересуется, как прошел банкет. Рассказывает, что они ели на ужин. А я стою посреди тесного коридора съемной двушки и, как зачарованная, смотрю на дверь детской комнаты.

      – У тебя такое лицо, словно призрака увидела. – Лена тоже оглядывается в сторону детской.

      – Видела сегодня, – не скрываю. – И даже трогала.

      – Твою мать… – Соседка широко распахивает глаза и оседает на тумбу для обуви. – Глебкиного отца?

      За девять лет вместе, вначале в Москве, затем в Питере, мы с Леной пережили столько всего, что не осталось никаких секретов.

      – Он теперь муж моей пациентки, совладелец клиники. И новая головная боль.

      Нужно переодеться или хотя бы снять плащ, но силы резко заканчиваются, и я опускаюсь на тумбу рядом с Леной.

      – Может, вернемся в столицу? – Она берет мою руку в свою. – Тебе там работу как раз предлагали.

      Подруга самый осторожный человек из всех, кого я знаю. Услышать от нее подобное предложение сродни чуду.

      – Глупости. – Провожу ладонью по лицу.

      – Я все равно на заочное собиралась переводиться. – Лена смотрит с такой надеждой, будто это ей сейчас плохо, а не мне.

      Безумно хочется ответить: «А давай!» – и разом нажить себе новые проблемы с переездом, новой школой и поиском жилья. Только вместо «А давай!» наружу из груди рвется смех.

      – Лен, он считает себя бесплодным. – Зажимаю рот ладонью, чтобы не разбудить сына.

      – Что?!

      – Уверен в этом! Даже анализы сдавать не хочет.

      Звучит как краткий пересказ дурацкого сна. Одного из многих, что снились мне в первый год после разрыва и заставляли заливать подушку слезами.

      – А если он узнает?.. – Лена вновь смотрит на дверь детской комнаты. С тревогой.

      – Еще у него есть жена! Красивая, статусная. И, если я хорошо сделаю свою работу… скоро будет ребенок. – До боли кусаю указательный палец.

      Психика, похоже, так и не поняла, плакать мне или смеяться. Глаза вспыхивают, как от горы нарезанного лука. А хохот рвется все сильнее.

      – Де-ла… – медленно, по слогам произносит подруга.

      – И почему земля такая круглая? – Я ударяюсь затылком о стену.

      Слезы проигрывают. Переносицу все еще ломит, но на губах играет улыбка.

      – Он хотя бы не узнал тебя?

      – Меня теперь сложно узнать… – Взглянув в зеркало, изучаю собственное лицо.

      Высокие скулы, которые, как и нос, с возрастом заострились. Брови, которые благодаря качественному перманенту немного изменили форму, стали гуще и темнее. Впалые щеки…

      После рождения Глеба от прежних щек вообще ничего не осталось. Долгих два года на лице были лишь глаза и губы. Первые – вечно красные от недосыпа и зубрежки. Вторые – постоянно искусанные.

      Прическа тоже изменилась. Светло-русая декретная коса отправилась в мусорное ведро накануне первого похода сына в детский сад. Вместе со стрижкой я изменила