Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря. Сантьяго Постегильо

тоже, но вам никто в Риме не разрешит сделать вторую попытку! У вас, городских отбросов, оборванцев, на которых никто не взглянет по пути на Форум или на рынок, не будет возможности сделать вторую попытку, если вы проиграете! Вам, римским беднякам, доступна только одна! Ваша попытка – этот склон, этот холм, эта река, эти овраги по краям, ваше оружие, годы неустанных упражнений – вот ваша единственная попытка!

      Гай Марий умолк. Ему нужно было перевести дух, но он горел, пламенел, он говорил от сердца, от души…

      – На это вы возразите, – продолжал он, – «Зачем воевать за город, который нас не любит?» И я вам отвечу! Неправда, что Рим вас не любит! Это Сенат не доверяет вам, это patres conscripti в большинстве своем презирают вас! Особенно те, кто называет себя оптиматами, как будто они – лучшие из лучших! Но в Риме остались ваши жены и дети, с которыми, как и с вами, тоже никто не считается! И ваших жен и детей тевтоны будут бесчестить наравне с женами и детьми богачей и знати, как тысячу раз уверяли нас сами тевтоны, презирая нас за то, что мы не покидаем лагерь на Родане! Но я не доверяю… я совершенно не доверяю новому войску, которое собираются набрать сенаторы! Это опять будет вялая, неуклюжая толпа, которой недостает мужества, ярости и выдержки, необходимых для того, чтобы защитить город, остановить и уничтожить дикарей, которые сейчас наступают на нас, а завтра, в случае нашей неудачи, беспрепятственно двинутся на Рим, к вашим женам и детям!

      Марий вспотел. Он старался говорить как можно громче, чтобы его услышали все солдаты в этом гигантском естественном театре на склоне холма.

      Встревоженный близостью врага Серторий, для которого смысл речи был уже очевиден, снова шепнул ему на ухо:

      – Тевтоны перешли реку и поднимаются по склону холма, славнейший муж.

      Марий снова кивнул.

      – Пусть мне поправят панцирь, – сказал он. – Ремни плохо затянуты.

      Серторий сделал знак, один из колонов подошел к главноначальствующему и подтянул шнурки с обратной стороны панциря, чтобы нагрудник плотнее прилегал к телу и не сместился во время боя.

      В этот миг Серторий понял: консул вышел на передовую не только для того, чтобы произнести речь, которая больше не казалась трибуну безумием: он видел сверкающие глаза легионеров, воодушевленных словами полководца.

      – Доложи, когда они будут в тысяче шагов, – добавил Гай Марий, не глядя на трибуна и обращаясь к солдатам.

      Он сделал пару шагов, оказавшись еще ближе к легионерам, обвел взглядом передовые когорты, находившиеся под его началом: и тех, кто был ближе к нему, и тех, кто стоял дальше, на склоне холма. Марий в последний раз перед битвой обратился к солдатам:

      – Готовы ли вы сражаться за жен и детей, за братьев и сестер, за тысячи таких же простых людей, как вы, населяющих улицы Рима, за всех тех, кого Сенат презирает, за всех женщин и детей, за ваших друзей, которые действительно в вас верят, на вас надеются? Готовы ли вы сражаться за меня, своего начальника, который дал вам оружие, обучил ратному делу и предоставляет