Саблями крещенные. Богдан Сушинский

остается. Шастают по дворам, как и шастали.

      – Остается, да не весь, – как бы между прочим проворчал Шкипер. – От солдат-бомбардиров слышал, что шесть орудий из десяти тоже перебросят под Дюнкерк. Вместе с бомбардирами. И часть пехотинцев – туда же. Только делать все это будут ночью, чтобы испанцы твои не догадались, – кисло ухмыльнулся он, поглядывая на Гольена из-за кружки с пивом. – Пусть идальго думают, что гарнизон остался прежним, и не суются.

      – Только не такие уж они дураки, чтобы поверить, – пытался ухмыльнуться Гольен.

      – Так пусть этого спросят, – кивнул Шкипер в сторону окончательно опьяневшего Родана. Казак сидел, уже полувывалившись из кресла и сонно свесив голову на грудь.

      – Кто, испанцы? – уставился на казака Гольен.

      – Да хоть суд инквизиции. У этого иностранного офицера, – повысил его в чине Шкипер, – действительно есть о чем спросить.

      Глаза Гольена перескакивали с казака на Шкипера, со Шкипера на казака. Он лихорадочно соображал. И не только над тем, как бы выгоднее продать казака испанцам. Но и почему этого вояку столь откровенно выдает Шкипер.

      – Ты отчего это так, вдруг? – подозрительно скосился он на собеседника, стараясь не выпускать из поля зрения и Родана – словно охотник, приметивший добычу.

      – На войне – или гибнут, или зарабатывают. Я предпочитаю зарабатывать. Как, впрочем, и ты. И не строй из себя обиженного моей прямотой.

      – Зачем же строить? Меня это не оскорбляет.

      – В таком случае мы прекрасно поняли друг друга.

      Прошло еще несколько томительных минут сомнений и раздумий.

      – Мне нужно отлучиться, – решился, наконец, Гольен-Испанец. – А ты минут через пятнадцать подними этого вояку и веди в сторону казачьего лагеря. У мельницы, навстречу тебе, выйдут четверо испанцев. Пусть тебя это не пугает.

      – Но ведь они же, сволочи, перепутают меня с казаком и не того захватят, а то еще и убьют.

      – Там будет и пятый. Им могу оказаться я. Так что за душу свою можешь не опасаться. Деньги делим, как договорились.

      – А разве мы уже договорились?

      – Если я сказал, что договорились, значит, поровну.

      Гольен-Испанец ушел. Выждав еще минуту-другую, Шкипер подошел к Родану.

      – Ну, что, смертник лихой, нам пора? – по-польски спросил он казака.

      – Пора, – кивнул тот, все еще прикидываясь совершенно охмелевшим.

      – Помните, понимаете, на что идете? – с трудом подбирал польские слова Шкипер. Когда-то в его команде боцманом оказался поляк, который в любом порту старался подобрать своих, оказавшихся безработными земляков. От них он и познал язык этих славян. – Представляете себе, какие муки принимать придется?

      – Так разве ж я первый? – Рослый, широкоплечий Родан резко поднялся и восстал перед худощавым, иссушенным болезнью Шкипером человеком-глыбой. – …Не первый на смерть иду, и, да не поскупится Господь на казачью славу, не последний.

      – На муки Господь всегда щедрее, чем на славу, да простится