Фениксы перерождаются в снегах. Радан

абря. Ночами температура воздуха падает до минус десяти, но сегодня определённо холоднее. За первые три недели этой зимы снега выпало столько, что мне пришлось откопать в убранной толстыми слоями старой паутины кладовой чудесные дедовские снегоступы – без них в такое время до затерянной в горах лачуги не добраться. Я основательно экипирована: унты из лисьего меха, бесшовный пуховик, короткая шапка-ушанка с приколотым к ней оберегом в виде веточки красной рябины, длинный шарф крупной вязки красного цвета, хорошо подходящего моим ярко-рыжим косам. Все эти плотные слои тяжелой одежды не столько для сохранения вырабатываемого моим телом тепла, сколько для защиты от внешних сил, тесно связанных с морозом – я хорошо подготовилась к борьбе в этой ночи́.

      До полуночи семьдесят минут. На промерзшей до основания остановке, покрытой непробиваемой ледяной коркой и двенадцатидюймовыми в радиусе сосульками длиной от самой крыши до кряжистых сугробов, только я и брелок. Автобус никогда не опаздывает и не приезжает преждевременно, потому что расписания для него не существует – он всегда является исключительно вовремя. И стоило мне только подумать об этом, как оранжевый свет фар выглянул из-за угла с разваленной избой и неубедительно пронзил густую синеву морозной ночной дымки своим тусклым светом.

      “Это за мной”, – подумала я. “Это за нами”, – прошептал в ответ брелок.

      Треща от проникающего в его железные швы мороза, автобус остановился прямо напротив нас и открыл перед нами свою переднюю дверь. За рулём восседал пожилой мужчина с зажатой во рту тлеющей сигаретой. Обдав меня любопытствующим взглядом, водитель прохрипел загробным голосом:

      – Леи не принимаем. Цена поездки: два драхма.

      Взойдя по косым ступеням в автобус, я протянула водителю две заранее приготовленные монеты с квадратными дырками в центре, которые до сих пор держала в ладони под красной рукавицей, то и дело пальцами нащупывая на них знаменитый выпуклый узор. Водитель сначала прижал ладонь с платой к уху, затем, проверив пение материала, пронзил монеты острым взглядом и наконец удовлетворённым тоном заключил:

      – Amenda. Fierbinte. – Подумав, добавил: – Ai sânge fierbinte*.

      (*Хорошо. Горячие <…> У тебя горячая кровь).

      Дверь за моей спиной закрылась с загробным скрежетом, который любой человек назвал бы душераздирающим. Водитель положил шершавые руки на свою огромную баранку и, прищурившись, сообщил мне всё тем же хрипящим голосом:

      – Dacă contele Dracula ar fi printre cei vii, ar risca să se îndrăgostească de sângele tău.*.

      (*Если бы граф Дракула был среди живых, он бы рискнул влюбиться в вашу кровь).

      – Достаточно того, что он был влюблён в кровь прабабки моего прадеда, – в ответ повела бровью я.

      – В таком случае неудивительно, что его больше нет среди нас, а тем временем ваша кровь всё ещё пульсирует. Присаживайтесь, поедем, – с этими словами водитель указал на место подле себя, развернутое лицом не к лобовому окну, а к водителю. Занимая это место, я посмотрела в сторону салона: автобус был пуст, только переднее сиденье занимал жутковатый тип, с ног до головы закутанный в лохмотья коричневого цвета. У его ног сидели два гигантских пса неопределённого тёмного цвета. Явно расслышав утробный рокот одного из псов, брелок нервно зашевелился в кармане рюкзака. Я положила поверх него свою ладонь, и он сразу же замер. В этот же момент колесница сдвинулась с места. Извозчик снова захрипел, словно сам мороз продирался через его потрескавшуюся глотку:

      – У водителя нет имени, сама знаешь. Но тебя как назвали?

      – Для людей – Анко; для всех остальных – Анка.

      – Значит, людям ты орёл, а для нас…

      – Она не Анка, – неожиданно подал глубокий сумеречный голос попутчик с псами. – Анки были у арабов, у древних египтян она звалась бы Бенну.

      – Мы говорим об имени, а не о сущности, – демонстрируя некоторую степень бесстрашия, в ответ прищурилась я, при этом продолжая прикрывать пыхтящий брелок закутанной в красную варежку ладонью.

      На минуту наступило молчание.

      Я повернула голову вправо, чтобы смотреть на свет фар, освещающий редко падающий снег и сугробы, над которыми мы возвышались. Белый снег, чёрная ночь, ярко-оранжевый огонь… Из почти гипнотического состояния меня вывело бормотание водителя – он говорил себе под нос обо мне:

      – Opus Magnum… Rubedo… Освобождённая душа… – при этих словах брелок шевельнулся. – Что ж, имя Анка тебе очень подходит. – Я с облегчением, едва уловимо, но всё же заметно для псов, выдохнула: начало легенды, которая будет один-единственный раз рассказана водителем, но не нами, положено. – Знавал я одного духа, которому не подходило его имя, и одну сирену, которой её имя приходилось впору. Духа звали Дэцун, что имеет значение “судья”, а сирену Доина, что имеет значение “народная песня”. Жили они давно, ещё когда я только появился на этом свете, а кровавого графа ещё и не было в помине. По природе своей Дэцун не был способен к осуждению ближних, поэтому когда в возрасте двадцати лет его несправедливо лишили человеческой жизни ради кражи его искусной флейты и он стал неупокоенной душой из-за свершившейся несправедливости