Стихи. Владимир Набоков

апостол к апостолу.

      У Христа – серебристые руки.

      Ясно молятся свечи, и по столу

      ночные ползут мотыльки.

<1920>

      Твоих одежд воздушных я коснулся…

      (Отрывок)

      Твоих одежд воздушных я коснулся,

      и мелкие посыпались цветы

      из облака благоуханной ткани.

      Стояли мы на белых ступенях,

      в полдневный час, у моря, – и на юге,

      сверкая, колебались корабли.

      Спросила ты:

      что на земле прекрасней

      темно-лиловых лепестков фиалок,

      разбросанных по мрамору?

      Твои

      глаза, твои покорные глаза,

      я отвечал.

      Потом мы побрели

      вдоль берега, ладонями блуждая

      по краю бледно-каменной ограды.

      Синела даль. Ты слабо улыбалась,

      любуясь парусами кораблей,

      как будто вырезанными из солнца.

<1920?>

      Движенье

      Искусственное тел передвиженье —

      вот разума древнейшая любовь,

      и в этом жадно ищет отраженья

      под кожею кружащаяся кровь.

      Чу! По мосту над бешеною бездной

      чудовище с зарницей на хребте

      как бы грозой неистово-железной

      проносится в гремящей темноте.

      И чуя, как добычу, берег дальний,

      стоокие, по морокам морей

      плывут и плещут музыкою бальной

      чертоги исполинских кораблей.

      Наклон, оправданное вычисленье

      да четкий, повторяющийся взрыв —

      и вот оно, Дедала сновиденье,

      взлетает, крылья струнные раскрыв!

<1920>

      Рыцарь

      Я в замке. Ночь. Свод сумрачно-дубовый.

      Вдоль смутных стен портретов смутный ряд.

      Я не один: в углу – средневековый

      суровый страж, составленный из лат.

      Он в полутьме, как сон убийцы хмурый,

      стоял с копьем в закованной руке.

      Я расставлял огромные фигуры

      при трех свечах на шахматной доске.

      И вот огонь угрюмый отсвет кинул

      на рыцаря – и видел, слышал я:

      он медленно забрало отодвинул,

      и звякнула стальная чешуя.

      Он подошел тяжелою походкой,

      стуча копьем и латами звеня;

      сел предо мной и руку поднял четко

      и стал играть, не глядя на меня.

      Взор опустив и трепетом объятый,

      бессмысленно я пешки выдвигал.

      Жемчужные и черные квадраты

      крылатый ветр, дохнув, перемешал.

      Последнею пожертвовал я пешкой,

      шепнул: «Сдаюсь», и победитель мой

      с какою-то знакомою усмешкой,

      привстав, ко мне нагнулся над доской…

      Очнулся я. Недвижно рыцарь хмурый

      стоит в углу с копьем своим в руке,

      и на местах все тридцать две фигуры

      передо мной на шахматной доске.

18 марта 1919 г.

      Еще безмолвствую

      Еще безмолвствую и крепну я в тиши.

      Созданий будущих заоблачные грани

      еще скрываются