Железный бульвар. Самуил Лурье

зевак, толпившихся на тротуарах, приблизительно до четверти двенадцатого.

      На Адмиралтейской стороне «вода чрезвычайно возвысилась в каналах и сильно в них волновалась». Панорама странно искажена как бы тревогой. И темный такой – петербуржцы знают – ветер, из-под самых ваших ног бросающий в лицо прах и мертвые листья.

      Толпы любопытных – среди них, должно быть, и пушкинский герой (трудовая дисциплина в то царствование была совсем никуда) – сгрудились у Невы, «которая высоко вздымалась пенистыми волнами и с ужасным шумом и брызгами разбивала их о гранитные берега…».

      Фигурки обывателей у гранитного парапета, через который вот-вот перехлестнет вода, – зловещая черно-белая карикатура на известный пассаж из «Онегина» про волны и ножки m-lle Раевской – гравюра пером Булгарина. Эти строфы МВ – чистый, неразбавленный, хорошо зарифмованный Фаддей Венедиктович. А вот и приближение роковой минуты:

      «Необозримое пространство вод казалось кипящею пучиною, над которою распростерт был туман от брызгов волн, гонимых против течения и разбиваемых ревущими вихрями. Белая пена клубилась над водяными громадами, которые, беспрестанно увеличиваясь, наконец яростно устремились на берег…»

Днем

      На часы никто не посмотрел, но все сходятся, что это случилось – вот что Нева, «как зверь остервенясь, на город кинулась» – где-то между четвертью и половиной двенадцатого. И что всё происходило с огромной скоростью и очень страшно.

      «Ничего страшнее я никогда не видывал. Это был какой-то серый хаос, за которым туманно очерчивалась крепость. Дождь косо разносился порывами бешено завывающего ветра. В гранитную набережную били черные валы с брызгами белой пены – и все били сильней и сильней, и все вздымались выше и выше. Нельзя было различить, где была река, где было небо… И вдруг в глазах наших набережная исчезла. От крепости до нашего дома забурлило, заклокотало одно сплошное судорожное море и хлынуло потоком в переулок» (в Мошков, на углу которого с Дворцовой набережной проживал одиннадцатилетний автор мемуара, граф Соллогуб).

      Люди с набережной бросились кто куда. Евгений, повидимому, забежал за Адмиралтейство (Нева гналась за ним) и направо бульваром – сперва по колено, затем по пояс, пока не взобрался на знаменитого каменного льва. О том, чтобы вернуться домой, в Коломну, нечего было и думать.

      «Разъяренные волны свирепствовали на Дворцовой площади, которая с Невою составляла одно огромное озеро, изливавшееся Невским проспектом, как широкою рекою, до самого Аничковского моста. Мойка скрылась от взоров и соединилась, подобно всем каналам, с водами, покрывавшими улицы, по которым неслись леса, бревна, дрова и мебель…»

      В Торговую улицу, как раз Грибоедову под окно, занесло из устья Невы корабль, ходивший между Петербургом и Кронштадтом.

      Суда, барки с сеном и углем, сорванные с якорей и точно по воздуху перенесенные в улицы и дворы, поражали взгляд сильней всего.

      На Петроградской стороне две барки налетели было