Забытые богом. Олег Кожин

похожих на черепа мертвых исполинов, его с головой накрыло одиночество. Вернее, что это было на самом деле, Ваграм понял гораздо позже, а тогда, объятый ужасом, просто стоял на коленях и скулил, обхватив себя руками, – маленький человек на кладбище гигантов.

      Одиночество было хуже всего. Не страх темноты, не полное непонимание происходящего, а именно одиночество. Темнота в страхе бежала от рыка дизельного генератора, непонимание пасовало перед железобетонным «на все воля Божья», и только одиночество не сдавало позиций, с каждым прожитым днем становясь все острее, горше и тошнотворнее. Его гадостный вкус не смывал даже дорогой коньяк, которого в городе внезапно стало слишком много для одного Ваграма.

      Когда Ваграм собирался напиться, он ехал за город, оставив дома карабин и нож. Одиночество коварно, а отравленный алкоголем разум слаб и податлив. Ваграм боялся себя пьяного. Не раз и не два проскальзывала предательская мыслишка, будто нашептанная кем-то извне: «Ты-можешь-закончить-это-прямо-сейчас». Лишь боязнь Всевышнего уберегала от опрометчивого поступка. До поры до времени.

      Однажды, выйдя из запоя, Ваграм обнаружил на руке глубокий, кое-как забинтованный порез, а на полу окровавленную «розочку» из коньячной бутылки. После этого алкоголь как отшептали. К счастью, Ваграм знал, где жили не очень хорошие ребята, которые продавали очень хорошую дурь… И, к счастью, Всевышний прибрал ребят, но дурь не тронул…

      Ваграм поудобнее устроил «Вепрь» на коленях и принялся равномерно наполнять расстеленный блант зеленоватой махрой анаши. Ловко скрутил, взорвал не торопясь, со знанием дела. Подождал, пока голова наполнится приятной дымной пустотой, – когда в голове много места, мыслям легче двигаться. Они летают там, как космические спутники, помигивая красными сигнальными огоньками. Пока следишь за их полетом, можно понять, насколько та или иная мысль правильна. Иногда получается увидеть другую, более верную, которой раньше просто не замечал из-за тесноты и нагромождения хлама в маленькой черепной коробке, упрятанной под выгоревшей на солнце банданой. Ваграм медлил потому, что не был уверен в правильности выбора.

      Добив косяк, Ваграм поскреб пятерней подбородок, заросший курчавой бородой. Приклад уперся в плечо, «Вепрь» оттягивал ладони приятной уверенной тяжестью. Карие глаза Ваграма впервые смотрели на Зверя сквозь прицел. Зверь же, до того неподвижно лежавший, вдруг встал, потянулся и принялся прохаживаться вдоль решетки, нервно оглаживая впалые бока хвостом. Будто и впрямь почувствовал, что находится в одном движении пальца от выстрела, в одном небольшом усилии мышц от смерти.

      Красавец. Истощав, запаршивев, перемазавшись собственным дерьмом, тигр оставался тигром. Так пролежавший в земле меч, изъеденный ржой, продолжает источать опасную, агрессивную красоту.

* * *

      Ваграм нашел Зверя случайно, когда, устав от одиночества, вспомнил про санаторий «Октябрьский». В городе лишь собаки да кошки, но они дичились мрачного двухметрового армянина с фигурой борца.