Красные бригады. Итальянская история левых подпольщиков. Ренато Курчо

говорить много и без обиняков. Сын слесаря Fiat, он был воспитан в культуре рабочего класса «Quaderni rossi» в школе Раньеро Панциери, Марио Тронти и Витторио Риссера.

      Вскоре мне посчастливилось хорошо узнать его, а также прожить с ним несколько лет в «коммуне», которую мы создали в Тренто. Однажды в книжном магазине Фельтринелли в Милане я познакомился с другим студентом-социологом, Паоло Сорби, который пригласил меня пойти с ним на встречу в дом Ростаньо. Я с радостью согласился. Я до сих пор помню, что они обсуждали книгу Келера «Интеллект антропоидных обезьян». И я молча наблюдал за большим шоу.

      В конце вечера ко мне подошел Ростаньо и спросил, почему я ничего не сказал. 'А потому, что, честно говоря, у меня нет слов, – ответил я, – в том смысле, что я все еще считаю себя довольно отсталым в плане культурной подготовки и не чувствую себя способным вмешаться в дискуссию на таком уровне'. Он рассмеялся: «Послушайте, многое здесь играется, вам не обязательно воспринимать все всерьез…». И он предложил мне остаться на некоторое время в его доме в Милане.

      С того вечера зародилась настоящая дружба, которая продолжалась до дня его убийства, в сентябре 1988 года.

      Мы виделись несколько раз в Милане, до моего ареста в 74-м году. Потом мы часто писали друг другу, особенно в последние годы.

      Для меня Ростаньо – это более двадцати лет подлинной дружбы и сильной привязанности, смешанной с провокационным очарованием его полиморфного интеллекта. Он никогда не обсуждал мой выбор, как и я его: мы всегда принимали друг друга без проблем. Потому что интенсивность нашего общего опыта в течение пяти лет до того, как я вступил в вооруженную борьбу, была такова, что наши разные политические пути не позволяли разделить нас в плане человеческих отношений. Однажды в 74-м году мы встретились в миланском метро. Я уже был в розыске, и останавливаться в баре было рискованно. Поэтому мы ходили вверх и вниз, от конечной станции к конечной, чтобы поболтать и, прежде всего, почувствовать друг друга. В одном из последних писем он написал мне, что надеется скоро увидеть меня у себя дома, в общине саман, в Трапани: поговорить о нас, о нашем опыте, казалось бы, таком разном и в то же время таком переплетенном, об очень печальных судьбах, поглотивших стольких друзей и любимых. Мы хотели бы посмотреть друг другу в глаза и задать вопросы о тех отрезках нашей жизни, на которые, возможно, уже нет ответа, о наших словах прошлого и тех, которые еще находятся в зачаточном состоянии.

      Его смерть стала смертью глубокой части меня самого. Затем несколько горьких осознаний. Расстрел «Санатано» также затрагивает все еще беспокойную часть моего поколения: он бьет по тем товарищам, которые, несмотря на все, что произошло за последние двадцать лет, а может быть, и благодаря этому, умеют идти по жизни с неизменным желанием учиться, предлагать себя и улыбаться.

      Для меня продолжать любить Ростаньо означает также размышлять об ответственности, которую несет мое поколение за его смерть.

      То, что наше поколение потерпело поражение,