За перилами. Савелий Ткачев

оборванные листовки со столбов. Тепло. Неподалеку бесится река. По воде мерно переливается серебряный свет; отражается заплывшая луна. Я ступаю поверх плит бетонного моста, словно через пройденные годы моей жизни.

      Странно. Я иду и не знаю… Сквозь темнеющий город я продвигаюсь к самому центру, чтобы найти себе покой… Нежеланный. И это – странно. Все тело мое, все напряженное внутреннее состояние борется с тем, чтобы я пришел к нему. Но, в тоже самое время, оно же само жаждет избавления от напряжения, облегчения… Желает обрести себе то, против чего оно…

      В памяти бьются кривые ветви деревьев – из недавно покинутого парка. Не хотят отпускать.

      В подобного рода вещах, я бы сказал, не стоит углубляться в чрезмерные подробности, ведь они получаются безмерными и неминуемо приводят к противоречию. Что ж, думаю, это сказано хорошо, ведь спокойствие – это именно то, что нужно.

      Но человеку еще бывает нужно не слушаться собственных же умозаключений, ибо безудержное желание глубины мое утолить способно, кажется, одно лишь дно. Думаю, и это сказано хорошо.

      Дело, в общем, в противоречии. Окружающая действительность не может преодолеть непреодолимый парадокс моей действительности, и настоятельно требует того, чтобы я из нее всплыл. Закономерно, не моя эта среда и не способна она меня принять, оттого-то я и в постоянном лихорадочном движении, оттого-то меня и влекут, несут и манят к тому, чтобы растворить противоречие свое в воде. Получается тогда, что не я противоречу, а что я и сам есть некий парадокс; выходит, несостыковки в моей голове могут считаться оправданными? Но, это мало утешает. Они пытаются состыковаться в мир, здесь и начинается абсурд.

      Все это сказано действительно хорошо. Одно здесь только плохо – это и научило меня тому, чтобы поверх плит бетонного моста шагать через пройденные годы моей жизни.

      На этом-то мосту, как ни странно, людей было не особо много. Впереди кампания в три человека только покидала его территорию и по залитой лунным блеском дороге брела тревожно-молча. Кругом вообще было тихо и, особенно, очень лунно. Не сказать, правда, чтоб я сильно глядел в стороны. Вернее, вообще не глядел, только на кампанию разочек – уж слишком чувствовалась, видимо, «тревога». Этот один мимолетный взгляд будто вернул меня в настоящее, и действительность тяжелым грузом соскользнула мне в голову. От этого я опять ушел куда-то. Иду же я с моста на набережную, как и та группа спереди. Чем мост хуже не думал. Там, кажется, тоже людей нет, да не в людях и дело ведь.

      А в чем?

      Набережная, пожалуй, излюбленное место. Как бы сейчас выглядело мое лицо не знаю, но, часто заглядывая за перила, я находил, что оно довольно. Сколько же моих друзей прошли со мной эту дорогу? И постоянно в отражении всплывали даже не их лица, а все одно – мое… Что ж, в этот раз, не глянув в саму речушку, я не уйду.

      Каково это будет? Привидятся ли мне те солнечные, ужасно жаркие дни, когда мы, кипятясь в собственном поту, преодолевали расстояние в двенадцать в ряд стоявших скамеек; не садясь ни на одну из них, сворачивали всегда недалеко от тринадцатой – и вправо, по ступенькам, в далекую сень деревьев, неизбежно чувствуя, как испаряется позади оставленная река. Впрочем, что ж это я? Да и что за любовь у меня к этой реке – если подумать?