Дикарь и лебедь. Элла Филдс

часов назад покусывал мои губы.

      Отцовская кровь смешалась с его собственной и потекла по подбородку, король воздел руку с мертвым сердцем к ночному небу, и все вокруг затопили громогласные злобные вопли его братии.

      Тем немногим нашим солдатам, что пока еще были живы, помочь было уже нельзя. Это я понимала.

      Поэтому, когда отцовское сердце упало в траву рядом с его бездыханным телом, я попятилась, скользнула обратно во тьму, дабы отправиться на поиски спасительного света, что развеет этот извращенный кошмар.

      Он лгал.

      Все это время я встречалась не со своенравным воином из вражеского королевства. Не Клыку я шептала на ухо заветные слова. О звезды, его ведь и звали вовсе не Клыком.

      У монстра из Вордана было множество имен.

      Кровавый властитель. Король волков. Король Дейд.

      А я – треклятая дура.

      Не успела я добраться до амбара или остова усадьбы, как ощутила на спине чей-то взгляд. Выгнув шею, я оглянулась: король стоял у забора там, где только что стояла я – именно там, откуда я наблюдала за тем, как он убивает моего отца. Лицо его было в крови, плащ реял на ветру, синие глаза превратились в бездну, в которую мне больше не хотелось погружаться.

      Он не знал. Ему неоткуда было знать, что это я.

      Он видел лишь крупного черного лебедя.

      Поэтому я отвернулась и полетела в лесную гущу, надеясь, что та укроет меня, что крылья донесут меня до дома, несмотря на камень на сердце, тянувший к земле.

      Знай он, что это я, непременно пустился бы в погоню – но нет, я улетела оттуда одна.

      5

      Дни сменялись медленно, один за другим – как семена растений, что опадают в почву.

      Тело отца в конце концов было возвращено и, словно огромное семя, предано земле позади замка под вишневым деревом рядом с моим братом. У подножия вишни распустились ослепительно-белые цветы – ковер их простерся до самых наших ног, словно небосклон с сотнями крошечных звезд.

      Мать плакала рядом со мной, но с глаз ее не упало ни слезинки.

      Наверное, это худший вид душевной боли – когда невыносимо настолько, что слезы не идут и горе отказывается покидать твое тело. Ибо если оно выйдет наружу, внутри не останется ничего. Ничего.

      Потерять того, кого любишь; ни больше ни меньше, а свою половинку…

      И это была моя вина.

      Я ничего ей не рассказала. Я сомневалась, что вообще когда-либо смогу рассказать, как меня обманули, какой дурой я оказалась. Как проводила время с врагом, не зная – не подозревая, – кто он на самом деле.

      Он – наша погибель.

      Посмотри на меня, пчелка.

      Я запретила себе лить слезы. Но не по той же причине, что и мать. Я не решалась скорбеть по отцу, поскольку этого не заслуживала.

* * *

      От нашей армии остались жалкие крупицы, и страх заполонил коридоры замка, будто раньше времени пришла зима.

      Некому было сплачивать народ, разрабатывать стратегию укрепления