Нора. Анатолий Азольский

где-то около одиннадцати вечера, скажет ему, что в какую мешалку загружено и сколько часов валы с лопастями должны перемешивать политую клеями, эмульсиями и красками смесь. И платить будут в полтора раза больше! Да, грязь, шум, крысы с метровыми хвостами, особо вредные условия труда, но зато тринадцать часов, что до следующей смены, принадлежат ему, свободному человеку, выжившему, несмотря ни на что.

      Нашлась работа и Михаилу Ивановичу, на Таганке, библиотекарем, райком партии решено было в известность не ставить. «Отныне вы беспартийный», – подал идею Алеша, но Михаил Иванович заартачился, закричал, брызгая слюной, что даже в мыслях не может представить себя вне партии. Кое-какие доводы признал разумными и не стал писать в анкете о загранкомандировках, научных работах и выборных должностях.

      Как первоклашку в школу, снаряжал его Алеша для первого дня новой работы. Сводил в парикмахерскую, выгладил брюки и рубашку. Удаление из аппарата катастрофически сказалось на Михаиле Ивановиче. Он высох, постарел, проскочив стадию мелких морщин, и глубокие складки побуревшего загривка переползли на лицо, брови закустились. Сорокалетние мужики окликали его у магазина: «Эй, отец!»

      Утром Алеша приехал к нему прямо с работы, еще раз осмотрел со всех сторон, дал на дорогу и обед два рубля, посулил четвертинку, если тот вернется домой трезвым и вовремя. Проводил до автобуса, прибрался в квартире, сварил добротные густые щи, накрутил котлеты, с радостью увидел, что сковорода и кастрюли уже обретают следы прошедшего времени. Поспал, вымыл пол на кухне. Сидел, курил, думал. О Колкине, который через год будет уже в Москве. О женщинах цеха. О матери.

      Время шло, седьмой час вечера, а Михаил Иванович не приезжал, хотя по телефону сообщил энергично и трезво: «Еду!» Еще час протянулся… Нет, не приехал. Алеша стал обходить узловые точки алкашей, заглядывал во дворы, прочесал кусты вдоль оврага, потолкался у магазинов, прошелся по парку.

      Нашел он его в овраге, был он живым, лежал на боку, пытаясь подняться, заговорил со всхлипами, неразборчиво, слюна и кровь текли изо рта. И был трезв, что поразило Алешу, когда он принес его домой и положил на тахту, в глазах его застряла такая боль, что стало страшно. Алеша метнулся к телефону, но одумался, «скорую» не вызвал, сдернул с Михаила Ивановича ботинки, брюки, поднял рубашку и майку, но ни ссадин, ни кровоподтеков не увидел и лишь по розовым пятнам белых трусов понял, что не в драке и не по пьянке изметелили Михаила Ивановича, что избит он профессионально, что шмякавшие удары нанесены грамотными кулаками, через полотенце, в обман травматологов. Моча шла с кровью, но что с почками – не поймешь, как это было у отца, когда соседи подобрали его возле дома. Дыхание без хрипов, легкие, следовательно, не пострадали, давление (измеритель нашелся в аптечном ящичке) чуть выше нормального, появилась надежда, что разрыва на почках нет, всего лишь повреждение тканей. И когда через час давление не упало, Алеша вздохнул облегченно: кажется, миновало. Он