Ученик. Николай Иванович Хрипков

накаркал на свою голову. Не прошло и пятнадцати минут – звонок: на Корабельной убийство. Скворцов показал сержанту Дугину кулак. Дугин затушил окурок в горшке с кактусом.

      – А я чо? Я ни чо! Не я же убивал! Чего вы на меня-то все окрысились? Ну, развеемся немного!

      И еще хэкает, дубина! И что за дурацкая мода тушить охнарики в горшке с кактусом?

      В «уазик» садились с мрачной молчаливостью. Водитель, раздирая рот зевотой, пробормотал не очень внятно:

      – Совсем оборзели! Поспать не дадут в ночную смену! Ну, что за народ пошел! Никакого сочувствия!

      Когда поднялись на третий этаж, на двери, обитой дорогой импортной кожей, Скворцов прочитал «Доктор философии Чесноков П.И.» А он всю жизнь, что доктора только лечат.

      – Это какие же болезни он лечит? – спросил сержант. – Философские что ли? Когда шарики за ролики заходят?

      – Слушай, Дугин! Ты когда-нибудь в школе учился? А бычки тоже в горшках тушил? Уже с первого класса, наверно.

      Скворцов не торопился заходить в квартиру. Еще надоест до омерзения. По ночам будет сниться.

      – Был такой мрачный период в моей жизни.

      – Оно и чувствуется. Написать в протоколе слово «еще» с пятью ошибками. Ладно! За мной!

      В коридоре их встретил участковый. Он и звонил в отделение. А ему об убийстве позвонили.

      – Кто звонил?

      – Не назвался. И трубку быстро положил. Сказал, что на Корабельной, дом пятнадцать, квартира сорок восемь убийство.

      – И что еще?

      – И всё! И трубку положил. Звонил мужчина. Скорее всего молодой.

      – Ну, показывай своё хозяйство.

      С порога гостиной, как пишется в детективах, открылось жуткое зрелище.

      В кресле, откинув седую голову направо, труп пожилого человека. Возле кресла почти черная лужа крови. Потом уже Скворцов увидел рукоятку ножа. Прямо в сердце.

      – Ничего не трогали? – спросил участкового.

      – Ну, что вы, товарищ лейтенант? Не первый же раз замужем.

      – Давай, Вася, действуй!

      Кивнул эксперту.

      – А вы…

      Это Дугину и Тополевскому.

      – Пройдите по соседям. Кто-нибудь чего-нибудь, может, слышал, видел, знает. Кто ходил к убитому, образ жизни его. Ну, и всё прочее…Не мне вас учить!

      – Так спят же люди, товарищ лейтенант.

      – Выполнять, Дугин!

      Вася еще работал, когда прибыла «скорая помощь». Пришлось подождать ребятам.

      – В общем так, Семен Иванович. Значит, получается следующая картина маслом.

      Вася стянул перчатки.       Убрал их в карман.

      – Смерть наступила часа три назад от удара ножом в сердце. Хотя вскрытие покажет точно.

      – Отпечатки?

      – Стер. Видно, матерый.

      – А на бутылке, бокалах, посуде?

      – Имеются…Тут вот что, Семен Иванович. Посмотри на лицо убитого!

      – Ну!

      – Какой-то странный синюшный цвет. Как будто его сутки назад закололи. И это… на шее красные пятна.

      – А это что?

      – Не знаю. Может быть, душили. В общем, только после вскрытия картина, может быть, как-то прояснится.

      Пока они разговаривали, прибыли еще помощники. Труп унесли. Позвали понятых и начали обыск.

      – Товарищ лейтенант! Тут сосед!

      Это вернулся Дугин. Рядом с ним стоял пожилой мужчина с седым венчиком вокруг лысины. С вполне интеллигентным лицом.

      – Я из пятьдесят первой квартиры. Березкин Николай Степанович. Ныне пенсионер.

      – Хорошо знали соседа?

      – Ну, не так, чтобы… Закадычными друзьями не были, но захаживали друг к другу. Знаете, по-соседски. Там, соль, спички, шкафчик помочь прибить. Я у него книжки брал. Библиотека у него замечательная. В кабинет-то заглядывали?

      – А как же? Даже не верится, что кто-то это может прочитать.

      – Да. Петр Ильич читал много. У него там какая-то метода… Как-то он мне рассказывал…

      – А что это вообще за человек?

      – О! это великий человек.

      – В смысле, ученый?

      – Во всех смыслах… во всех смыслах, молодой человек.

      – У него там книги на иностранных языках. Он их читал?

      – А как же! Он почетный член многих иностранных академий.

      – И часто бывал за границей.

      – Не скажу, чтобы часто… По роду своей профессии…хотя профессии – это не верно. Это его призвание. Так вот, по роду своего призвания он нуждался в уединении, тишине. Он скорее был домоседом.

      – Понимаю, философия… И всё-таки кто-то же у него бывал: родные там, знакомые, коллеги?

      – Про родных не знаю. А вот… дело тут деликатное, но вы всё равно же об этом узнаете. К нему, знаете, ходила женщина.

      – Женщина? Может