Очищающий огонь. Часть 2. Пламя расширяется. Александр Славинский

глазами и ввалившимися щеками. Все они были знакомы и выглядели примерно одинаково – лысая голова, кожа да кости. Трясущимися руками преждевременно одряхлевшие узники прикрывали грязными спецовками язвы и другие изъяны тела. Многим из них вскоре предстояло тоже последовать в мир иной.

      Вонь от больных, толпившихся в камере, была удушающая. Но после воздуха шахт она не казалась ужасной. В узкий проход между койками опять набилось человек двадцать. Мужчины стояли вплотную и перебрасывались словами. Близился роковой час Ретеля. Принятое им обезболивающее заканчивало срок действия, и он из последних сил сдерживался, чтобы не орать.

      За прошедшие годы болезнь съела мужчину. Его тело разлагалось и воняло тошнотворной мерзостью. Кожа уже не прикрывала лицевые кости, и они белели над и под глазами. Невыносимые боли изматывали Ретеля. Последние дни он работал в забое за наркотики, позволявшие забыться от изнуряющих мук.

      Таблетку смерти положили на тарелку, стоявшую на груди эрунго. Так здесь называли самоубийц. Как объяснили сокамерники, в тюрьме был особый ритуал ухода в страну смерти. А люди суеверны, и никому не хотелось навлекать на себя проклятия. Кроме того, за происходящим следил врач. Он смотрел, чтобы никто не украл заработанную умирающим дозу яда.

      – Ретель, пора, – услышал Рей знакомый голос авторитета. – Не терпи, уходи. И мы помянем тебя.

      – Да, – проскрипел эрунго. Было заметно, что каждое слово он вымучивал. – Я хочу сказать… напоследок… Я сюда попал за убийство дзугов. От моей руки погибло сорок тварей. И я горжусь этим… Суд оккупантов приговорил меня к работам на Тригоне. Так я оказался здесь… А тут я убил двух человек… Я им отомстил за… Неважно… После амнистии, когда Империя обрела свободу, меня тут оставили… Такие мои грехи… Люди, простите Ретеля.

      – Да будет так, – произнёс кто-то. В религии Империи не полагалось священнослужителя к ложу умирающего, и потому нужные слова говорили присутствующие.

      Трясущейся рукой Ретель взял капсулу с тарелки и поднёс к лицу. Из-за тремора он несколько раз промахивался, а когда, наконец, смог дотянуться ко рту и попытался взять кругляшок губами, тот выскользнул из его непослушных пальцев на одеяло и затем скатился на пол.

      Народ отпрянул, и никто даже не пошевелился, чтобы поднять капсулу. Брать её имел право только врач. Независимо от обстоятельств любой давший человеку яд мог считаться убийцей. А ещё это было плохой приметой. Узники верили, что подавший таблетку эрунго сам вскоре последует за ним.

      Мужчины безучастно наблюдали, как Ретель, поскуливая от боли, перевернулся на кровати, пытаясь дотянуться до капсулы. Эрунго должен был сам, без чьей-либо помощи, взять её и проглотить. Но та закатилась далеко.

      Ретель перегнулся через край кровати и, не удержавшись, свалился на пол. Крик боли резанул по напряжённым нервам, и столько в нём было страдания, что Рей непроизвольно вздрогнул.

      Со своего места