Путешествие за камнем. Александр Ферсман

для обозов с китайским чаем.

      Отсюда должно начаться мое путешествие в верховья рек Хилок, Чикой, Чикокон, на самой границе с Монголией.

      Мне посоветовали пригласить с собой проводника, опытного забайкальского казака, хорошего парня Лариона, взять по две сменные лошади, на всякий случай по револьверу и обязательно надеть форменную фуражку; вооружившись всем этим, мы тронулись в путь.

      В Троицкосавском музее я успел бегло просмотреть литературу и карты, кое-что записал и зарисовал, но больше надеялся на казака, который хорошо знал бурятские и монгольские наречия и в тех местах бывал не раз.

      И вот началось мое странствование. Не буду вам рассказывать, сколько я наделал тогда глупостей – и как путешественник, и как исследователь.

      Около заброшенного улуса на наших коней бросились голодные волки – я их принял за собак и пытался отделать нагайкой, и лишь энергичное вмешательство казака спасло наших коней, а может быть, и нас.

      Утомленный заботами об охоте и добыванием пропитания, я почти ничего не успевал записывать в свою записную книжку; захваченные мною карты оказались старыми грубыми схемами, которые совершенно не отвечали ландшафту, а природа, чарующая природа Селенгинской Даурии, полная противоречий, так зачаровала меня, что не хотелось ни думать, ни писать, ни даже искать «красную землю». На нашем пути встречались то холодные полноводные реки, то бурные пороги стремящихся с гольцов бешеных потоков, то тихие, спокойные луга по берегам мирно текущих рек. Все смешалось в этом краю.

      Здесь можно было видеть и картины, напоминавшие южную, залитую солнцем Украину, где вместо кукурузы так же высоко поднимались поля гаоляна,[26] и картины, подобные нашему Полярному Северу с его вечной мерзлотой. Достаточно было заглянуть в любой колодец, посмотреть на свежий обрыв реки, чтобы всюду подметить на глубине нескольких метров белые полосы сплошного льда. И наряду с этим – совершенно изнуряющая жара; днем – обнаженные бронзовые тела монголов, ночью – неизбежные теплые бараньи тулупы. Нарядные кокошники «семейских» и беглые каторжане, укрывающиеся в заброшенных землянках. Все эти новые впечатления притупляли память о прошлом, об институте и даже о науке, невольно заставляли сливаться с природой, и вы начинали вести какую-то растительную жизнь…

      Постепенно, шаг за шагом, мы стали подниматься к верховьям Чикоя; поселения «семейских» становились все реже, отдельные улусы стояли заброшенными, леса южной тайги замыкались перед нами сплошной стеной.

      А между тем «красный камень» алюминиевой руды не давался нам в руки. Отдельные базальтовые покровы были лишены красной почвы; выступавшие светлые граниты на гольцах сверкали блестящими кристалликами слюды, белые и розовые мраморы образовывали целые скалы на берегах рек, но «красной земли» не было.

      Мое предположение не подтверждалось. Мне казалось, что надо идти еще дальше на юг, где солнце еще ярче, где еще сильнее разрушаются черные базальты, и там наконец мы найдем нашу алюминиевую руду.

      Я

26

Гаолян – засухоустойчивый однолетний злак, так называемое китайское просо [сорго зерновое китайское. – Ред.]. Стебли достигают 4 метров высоты.