Культура и ценность. О достоверности. Людвиг Витгенштейн

идеалу. Следует ли из этого, что мой идеал жалок? Не могу и не стану судить. Если он жалок, это плохо. Полагаю, мой идеал – мирный и добрый. Но упаси Господь мой идеал от жалости и приторности!

      Новое слово подобно семени, брошенному в почву дискуссии.

      Каждое утро пробиваешься сквозь омертвелую кожуру к теплой мякоти жизни.

      С моим философским рюкзаком я карабкаюсь еле-еле на вершину горы Математики.

      Мендельсон – не пик, а плато. В нем столько английского.

      Никто не способен думать за меня, как никто не может надеть за меня шляпу.

      Всякий, кто вслушается в плач ребенка, постигнет, какие сокрыты в нем психические силы, жуткие силы, отличные от всего, что привычно нам видеть в детях. Это всеохватная ярость, и боль, и жажда разрушения.

      Мендельсон – как человек, который веселится, лишь когда всем весело, или добр, лишь когда все вокруг добры. В нем нет силы дерева, которое твердо стоит на месте, что бы ни творилось вокруг. И я такой же и таким пребуду.

      Мой идеал – холодная уверенность. Храм – прибежище для страстей, где страсти держат в повиновении.

      Я часто спрашиваю себя, нов ли мой культурный идеал, то есть современен ли он или восходит ко временам Шумана. Во всяком случае он мнится мне продолжением шумановского идеала, пусть и не прямым. Я хочу сказать, что из этого продолжения выпала вторая половина XIX столетия. И это, должен признаться, произошло само собой, вовсе не было осмысленным решением.

      Задумываясь о будущем мира, мы всегда представляем себе некое место, в котором мир окажется, если все будет идти так, как идет; и нам не приходит в голову, что мир движется не по прямой, а по кривой, направление которой постоянно изменяется.

      Думаю, настоящую австрийскую культуру (Грильпарцер, Ленау, Брукнер, Лабор[18]) понять довольно тяжело. В известном смысле она многозначнее любой другой, а истина, которой она привержена, никогда не тяготела к правдоподобию.

      Добро божественно. В этом, как ни удивительно, суть моей этики.

      Лишь нечто над-естественное способно выразить Сверхъестественное.

      Нельзя вести людей к добру. Они могут идти лишь в конкретное место, а добро лежит вне пространства фактов.

      1930

      Недавно я сказал Арвиду[19], после того как мы вместе посмотрели в кинотеатре один очень старый фильм: современное кино в сравнении с прежним – все равно что современный автомобиль в сравнении с тем, который выпустили 25 лет назад. Впечатление, которое производит старый фильм, нелепое и даже неуклюжее, а достижения в производстве фильмов сопоставимы с теми улучшениями, которые мы наблюдаем в производстве автомобилей. Причем я говорю вовсе не – если правомерно употреблять это выражение – об улучшениях артистического стиля. И это же во многом относится к современной танцевальной музыке. Джазовый танец, подобно фильму, есть то, что может и должно быть лучше. Что отличает все эти улучшения от изменения стиля – то, что дух не играет в них никакой роли.

      Сегодня различие между хорошей

18

Перечисляются классики австрийской культуры: поэт и драматург Ф. Грильпарцер (1791–1872), поэт Н. Ленау (1802–1850), композитор А. Брукнер (1824–1896) и органист И. Лабор (1842–1924).

19

Арвид Сьогрен – друг и родственник Витгенштейна, муж его племянницы Клары Зальцер.