Злая девчонка. Виктор Лановенко

когда тебя ставят в спарринг с очень сильным противником.

      Урок уже начался. Надо бы вернуться в класс, сесть как ни в чем не бывало на свое место, рядышком с Иркой, и сложить руки на столе. Показать, какая я прилежная, необидчивая. Но я боюсь возвращаться. Если Ирка что-нибудь ляпнет, я не сдержусь. И тогда – вперед по проторенной дорожке – класс, коридор, кабинет директора. А мне сейчас нельзя к директору, ну никак нельзя. Еще недели не прошло, как Ольга Николаевна, директриса наша, вызывала маму и строго-настрого предупредила: еще один мой прокол – и я вылечу из школы как пробка.

      А я, между прочим, в тот раз не была виновата. Ну, может, чуть-чуть, на треть мизинчика. Почему-то мне захотелось повыпендриваться. Я решила показать моим одноклассникам, какая я умная и крутая. Какое приличное образование получила в лицее. И теперь в этой дохленькой школе могу подловить любого учителя на неточности или оговорке.

      А произошло вот что. Наша училка по литературе Вера Матвеевна рассказывала о поэтах-имажинистах и решила почитать Сергея Есенина, ну вроде как для иллюстрации. Она хотела показать, что Есенин никакой не имажинист и зря его приписывают к этому литературному течению.

      Вера Матвеевна – женщина-тяжеловес, она с трудом поднимается с учительского стула, огибает стол и принимает надменную позу. Стоит перед нами, задрав подбородок. Правое плечо чуть вперед, руки медленно всплывают до уровня плеч и застывают в этом положении. Выдержка десять секунд – и понеслась. Сергей Есенин, «Письмо к женщине».

      Некоторые слова Вера Матвеевна растягивает, будто поет песню, другие комкает. Ее голос то взлетает под самый потолок и дрожит, как струна гавайской гитары, то вообще стихает, становится шепотом, даже не слышно, чего она там бормочет. Понятно, что ей самой нравится этот спектакль. И все в классе притихли, сидят, слушают, ушки на макушке. Надо же, такая артистка пропадает. А ведь могла блистать на эстраде. Аплодисменты, цветы и все такое. А вместо этого ей, бедняжке, приходится нам, баранам, втюхивать русскую литературу.

      Любимая! —

      восклицает Вера Матвеевна. —

      Меня вы не любили.

      Не знали вы, что в сонмище людском

      Я был как лошадь, загнанная в мыле,

      Пришпоренная смелым ездоком.

      Вера Матвеевна прижимает левую руку к сердцу, а правую вскидывает над головой и дирижирует ею в такт есенинской музыке:

      Не знали вы,

      Что я в сплошном дыму,

      В разворочённом бурей быте

      Того и мучаюсь, что не пойму —

      Куда несет нас рок событий.

      И тут черт дергает меня за язык. Я приподнимаюсь со своего стула и заявляю:

      – «С того».

      Произношу это громко и выразительно, цежу сквозь зубы звук «с»:

      – «С-с-с того и мучаюсь, что не пойму».

      Вера Матвеевна прерывает чтение, стоит, приоткрыв рот, и не может понять, что случилось. Наконец она выходит из образа великой артистки и спрашивает:

      – Что?

      – «С