Горький мед. Даниэла Стил

Разве моя работа может как-то изменить мир? – медленно сказала Глэдис. – По-моему, нет никакой особенной разницы, кто снимает голодающих в Эфиопии или раненых в Боснии. Большинству людей это безразлично. Зато то, что я делаю для семьи, небезразлично мне и моим детям. И иногда мне кажется, что это важнее, чем все премии в мире.

      В эти минуты Глэдис сама верила в то, что говорила, но Мэйбл с сомнением покачала головой.

      – Может быть – важнее, а может быть, и нет, – сказала она с неожиданной резкостью. – Ведь пока ты носишься с градусниками и варишь кашку на молоке, кто-то другой делает снимки, которые должна была сделать ты!

      – Ну и пусть! – ответила Глэдис серьезно. – Мне не жалко. Еще не факт, что я сумела бы сделать эти фотографии лучше.

      – Во-первых, сумела бы... А во-вторых, почему все удовольствие должно доставаться другим? Ты что, хуже? Почему ты до скончания веков должна вытирать с пола разлитый яблочный сок, если с помощью своего фотоаппарата ты способна делать настоящие чудеса? Пусть домашней рутиной хотя бы для разнообразия займется кто-то другой. Какая, в конце концов, разница? Ведь сидеть за баранкой машины, загружать в мойку тарелки и разогревать полуфабрикаты в микроволновой печи можно научить даже медведя!

      – Я думаю, разница есть, и в первую очередь она касается моих детей и моего мужа, – возразила Глэдис. – Что за жизнь у них будет, если я уеду куда-то за тридевять земель? Пусть даже им будет готовить самый лучший повар из самого лучшего ресторана, у них кусок не полезет в горло, если они будут знать, что, пока они ужинают, я лечу на легкой двухместной «вертушке» над бушующим океаном или лежу в грязи под обстрелом в какой-нибудь треклятой заварушке в Африке. В этом-то вся разница, Мэйбл, и согласись, что разница очень большая.

      – Ну, не знаю... – Мэйбл с несчастным видом пожала плечами. – В последнее время я постоянно думаю о том, чтó со мной происходит, во что я превратилась и почему я обязана исполнять работу, которая ничего не дает ни уму, ни сердцу и давно мне надоела. Может, мне нужно просто ненадолго сменить обстановку, и все пройдет, а может... Может быть, я боюсь, что никогда уже не полюблю и никогда мое сердце не ухнет куда-то в пустоту и не начнет колотиться как сумасшедшее при виде мужчины, который сидит за столом напротив. Мысль о том, что еще бог знает сколько лет мы с Джеффом будем каждое утро смотреть друг на друга и думать про себя: «О’кей, он, конечно, не идеал, но раз уж мне досталось такое сокровище, придется терпеть», – буквально сводит меня с ума!

      Для двадцати двух лет брака это был поистине печальный итог, и Глэдис почувствовала, как ее пронзила острая жалость.

      – Брось, ты сама знаешь, что все не так уж плохо.

      Глэдис искренне надеялась, что у подруги просто дурное настроение. Чего иногда не скажешь сгоряча. Было бы по-настоящему ужасно, если бы Мэйбл говорила правду.

      – Конечно, мы еще не дошли до того, чтобы швырять друг в друга тарелками, но... – Мэйбл как-то подозрительно шмыгнула носом. – Бóльшую часть времени