Черные зубы. Кассандра Хоу

сал над нашими головами, словно купол. История была запечатлена в каждом изгибе, в каждом квадратном дюйме хэйанского[1] особняка, ее присутствие ощущалось даже в густоте царящего здесь сумрака. Казалось святотатством смотреть на дом вот так: без надзора служителей, когда никто не говорит: «Руками ничего не трогайте!» и «Аккуратно, это здание было древним, еще когда для него и слова подходящего не придумали».

      Тот факт, что Филлип мог позволить себе оплатить надругательство над домом – просто выложить деньги и решить вопрос – без каких-либо угрызений совести, только лишний раз демонстрировал, к сколь разным мирам мы принадлежим.

      Филлип пожал плечами, его губы расплылись в улыбке, беззаботной, как вся его жизнь.

      – Я… слушай, это свадебный подарок. Свадебным подаркам полагается быть выпендрежными.

      – Выпендреж – это подарить жениху и невесте одинаковые часы «Ролекс». Выпендреж… – я сделала паузу для пущего эффекта, – это медовый месяц на Гавайях. А это… это за гранью разумного, чувак. Ты всех нас привез нас в Японию. Первым классом. А потом арендовал этот гребаный императорский дворец или как его…

      – Это не дворец! Это просто особняк. И, строго говоря, я его не арендовал. Я только добыл нам разрешение провести здесь пару дней.

      – Ну-ну. Можно подумать, это как-то снижает градус идиотизма.

      – Тс… Стой-стой-стой. Притормози. Я понял, понял. – Филлип опустил чемоданы на пол и со сконфуженным видом потер ладонью затылок. Университетская спортивная куртка до сих пор идеально сидела на его широких плечах квотербека, взблескивала желтым и синим там, где на нее падало солнце. Фамилия Филлипа сияла в лучах заката, являя собой образец доблести и стильного дизайна. Идеальный мальчик-картинка – все вожделели его, точно порочного удовольствия. – Слушай, серьезно. Ничего такого тут нет.

      – Ага, ничего такого для долбанутого миллиардера.

      – Ко-о-о-ошка.

      Вы когда-нибудь ныряли «бомбочкой» в холодное озеро? Шок от давнего воспоминания дает похожие ощущения, каждый нейрон в твоем теле поет восторженную осанну: «А вот и мы! Ты нас забыла, но мы тебя – нет».

      Лишь один человек так произносил мое имя.

      – Лин приедет? – Я провела языком по краю зубов.

      – Ничего не могу сказать.

      Однако улыбка у Филлипа стала такой масляной, что хоть на хлеб мажь. Я старалась не показать своего смятения, сохранить лицо спокойным, но в голове бешено завертелся калейдоскоп непрошеных чувств. С Лином я не разговаривала с тех пор, как слегла в больницу со смертельной тоской, чудовищным внутренним опустошением, которое не под силу было смягчить сну, которое не могло излечить ничего, кроме туго затянутой петли. Шесть дней спустя врачи отпустили меня домой с полными карманами таблеток, рецептов и брошюр, пропагандирующих здоровый образ жизни. Шесть месяцев я прожила затворницей, посвятив себя самосовершенствованию, университету и изучению японской литературы, которую я временно отложила в стол – в прямом и переносном смысле.

      Когда я вернулась в общество, оказалось, что там готовятся к свадьбе и что жизнь так аккуратно заполнила ранее занимаемое мной пространство, будто меня вовсе никогда и не было.

      Глухо хлопнула дверь, мы вздрогнули и повернулись на звук, точно шестерни механизма. Вся моя грусть куда-то схлынула. Честное слово, если представшее моим глазам зрелище не было чистым волшебством, квинтэссенцией совершенства, тогда ничто в этом мире не имеет права называться прекрасным.

      Они были идеальны. Стоп-кадр из рекламного ролика Hallmark: в воздухе кружатся осенние листья, на заднем фоне высятся буки и туи, небесный свет льется сквозь ветви, и вот появляются Фаиз и Талия, их руки переплетены, они не сводят глаз друг с друга и улыбаются так старательно, что хочется пообещать им одно: что так оно и останется навсегда, навечно, неизменным.

      Суэномацуяма нами мо коэнаму…

      Моя голова дернулась. Я явственно его слышала – бормочущий девичий голос, приятный, хоть и хрипловатый, похожий на шорох истершейся ткани, на последние скрежещущие звуки испускающего дух граммофона. Галлюцинация. Наверняка галлюцинация. Пусть это будет галлюцинация.

      – Что-то страшное услышала? – спросил Филлип.

      Я с усилием натянула на лицо улыбку:

      – Ага. Тут прямо передо мной безголовая дама парит в воздухе и говорит, что убила себя, потому что ты так и не позвонил. Нехорошо динамить людей, чувак. Непорядочно это.

      Веселье Филлипа как ветром сдуло, теперь уже по его лицу пробежала тень давних воспоминаний.

      – Погоди. Слушай, если ты все еще злишься из-за…

      – Все уже в прошлом, – покачала я головой. – Преданья старины глубокой.

      – И все равно прости.

      Я напряглась:

      – Ты уже просил прощения.

      – Знаю. Но тогда я облажался. Насчет нас с тобой… мне надо было придумать более подходящий способ все закончить, и… – Филлип взмахивал руками в такт своей покаянной речи, его черты

1

Хэйан – в истории Японии период с 794 по 1185 год. – Здесь и далее прим. пер.