Тени кафе «Домино». Эдуард Хруцкий

й человек, выше среднего роста, с разбитым лицом, одетый в некогда щеголеватую визитку с оторванным лацканом, и порванные полосатые брюки. Рубашка под визиткой запеклась от крови.

      Прилуков сел на табуретку. Достал часы, щелкнул крышкой.

      – Тебя, Лапшин расстреляют через час.

      Прилуков бросил на стол пачку папирос и зажигалку, сделанную из патронной гильзы.

      – Кури.

      – Благодарствую.

      Они закурили.

      – Что же ты, братец Лапшин, бросил родную Москву и на юг подался?

      Лапшин молчал. Только затягивался жадно.

      – Молчишь? А я скажу. Ты точно рассчитал. Из Питера и Москвы сюда народец побежит. И камушки да золото повезут. Так?

      Лапшин бросил окурок, зажег вторую папиросу.

      – Перед смертью, братец Лапшин, не накуришься. Ты налетчик умный. Уголовный Иван. С Нерченской каторги ноги сделал. Редко кому это удавалось. Было такое?

      Лапшин кивнул.

      – И здесь ты все правильно рассчитал. Ты людишек с камнями искать стал, марвихера, грека Андриади разрабатывать начал. А потом с подельничками, кстати, московскими жульманами Секой и Конем, навестил. Одного ты не знал, что поутру хитрый грек пустил на постой двух офицеров-алексеевцев. Они твоих дружков пристрелили, а тебя нам сдали.

      – Обмишулился я, ваше благородие. Был грех, – мрачно ответил Лапшин.

      – А ты меня не признал?

      – Как не признать. Помню.

      – Это хорошо. Ты тогда мне большую услугу оказал. Сдал пятерых социалистов, которые экс затеяли. Хотели контору Азовского банка на Мясницкой взять. Поэтому я хочу тебе шанс дать.

      – Ну?

      Лапшин напрягся.

      – Если тебе, ваше благородие, кого-то порешить…

      – У меня, братец Лапшин, в Доброармии убийц тысячи. Это же не война армий, а битва идеологий.

      – Не пойму я, что-то тебя, ваше благородие.

      – А тебе это не нужно. Ты понял, что сидишь в контрразведке?

      – Сразу, как только сопляки ваши мне ребра сапогами считать начали. В сыскной к нам с уважением относились.

      – У меня для тебя есть дело.

      – Никак политика?

      – А мне и не надо, чтобы ты политикой занимался и на митингах выступал. В Москву поедешь…

      Лапшин насторожился.

      – Да сядь ты, я тебя шпионить не стану заставлять. Будешь по профессии работать. Только одно: повезешь в Москву человека, представишь своим дружкам как налетчика ростовского.

      – Он офицер?

      – Именно. И ты этого скрывать не станешь. Был офицер, стал бандит. Нынче таких много.

      – Так кровь же…

      – На нем крови больше, чем на всех московских бандюгах.

      – А мне что делать?

      – Грабь, убивай, живи, одним словом.

      – Деньги нужны.

      – Будут. И не бумажки, а золото. Да добычу, то, что у грека взял, обратно получишь. Только вот…

      Прилуков достал из кармана кителя бумажку и вечное перо.

      – Подписывай.

      Лапшин прочитал.

      – Это вроде стукачком буду. Нет, так не пойдет…

      Прилуков достал часы, щелкнул крышкой.

      – Понял?

      Лапшин подписал.

      – Вот и поладили. Иначе я тебе деньги не смог бы дать. Тебя умоют, переоденут, накормят…

      – Курева бы.

      – Возьми мои папиросы. И с Богом, в Москву.

      Прилуков вышел во двор тюрьмы.

      По улице шла воинская часть.

      Торжественно и звонко пели трубы марш «Под двуглавым орлом».

      Пел на осенних улицах альт.

      Это был голос победы, славы, надменности.

      – А вдруг случится чудо? – сказал Прилуков.

      – Не понял, господин полковник? – поинтересовался прапорщик.

      – Потом поймете.

      Ялта. Октябрь. 1922 г.

      Ей приснилась музыка. Щемящая и нежная. Она мучительно напоминала о чем-то и Елена открыла глаза.

      Теплый ветер, с моря, вздымал занавеску из белого тюля, и казалось, что в комнату входит женщина в прекрасном платье.

      Она проснулась, а музыка продолжала звучать, наполняя комнату тихой грустью. Господи! Где она слышала эту мелодию? Где?

      Елена встала, надела халат, вышла на балкон, и поняла, что мелодия доносится из открытых окон местного театра. И она узнала ее. В четырнадцатом году у Корша она играла Ирину в «Трех сестрах», и под этот вальс покидали город артиллеристы.

      А после спектакля в «Яре» к их столу подошел высокий военный с узенькими серебреными погонами на щеголевском замшевом френче.

      – Знакомьтесь, – вскочил антрепренер, – король сенсаций Олег Леонидов. Лучший журналист России, военный корреспондент.

      – Ну