Антоновские яблоки. Жизнь Арсеньева. Иван Бунин

и ответ получил очень краткий: «Терпеть его не могу я, сударь!» А к Петру Петровичу Герваська сам пришел: стал на порог и, по своей манере, развязно осев на свои несоразмерно с туловищем длинные ноги в широчайших шароварах, углом выставив левое колено, попросил, чтобы его выпороли.

      – Очень я грубиян и горячий, сударь, – сказал он безразлично, играя черными глазищами.

      И Петр Петрович, почувствовав в слове «горячий» намек, струсил.

      – Успеется еще, голубчик! Успеется! – притворно-строго крикнул он. – Выйди вон! Я тебя, дерзкого, видеть не могу.

      Герваська постоял, помолчал. Потом сказал:

      – Есть на то воля ваша.

      Постоял еще, крутя жесткий волос на верхней губе, поскалил по-собачьи голубоватые челюсти, не выражая на лице ни единого чувства, и вышел. Твердо убедился он с тех пор в выгоде этой манеры – ничего не выражать на лице и быть как можно более кратким в ответах. А Петр Петрович стал не только избегать разговоров с ним, но даже в глаза ему смотреть.

      Так же безразлично, загадочно держался Герваська и на Покров. Все сбились с ног, готовясь к празднику, отдавая и принимая распоряжения, ругаясь, споря, моя полы, чистя синеющим мелом темное тяжелое серебро икон, поддавая ногами лезущих в сенцы собак, боясь, что не застынет желе, что не хватит вилок, что пережарятся налевашники, хворостики; один Герваська спокойно ухмылялся и говорил бесившемуся Казимиру, алкоголику-повару: «Потише, отец дьякон, подрясник лопнет!»

      – Смотри не напейся, – рассеянно, волнуясь из-за предводителя, сказал Герваське Петр Петрович.

      – С отроду не пил, – как равному кинул ему Герваська. – Не антересно.

      И потом, при гостях, Петр Петрович даже заискивающе кричал на весь дом:

      – Гервасий! Не пропадай ты, пожалуйста. Без тебя как без рук.

      А Герваська вежливейше и с достоинством отзывался:

      – Не извольте, сударь, беспокоиться. Не посмею отлучиться.

      Он служил, как никогда. Он вполне оправдывал слова Петра Петровича, вслух говорившего гостям:

      – До чего дерзок этот дылда, вы и представить себе не можете! Но положительно гений! Золотые руки!

      Мог ли он предположить, что роняет в чашу именно ту каплю, которая переполнит ее? Дедушка услыхал его слова. Он затеребил на груди казакин и вдруг через весь стол закричал предводителю:

      – Ваше превосходительство! Подайте руку помощи! Как к отцу, прибегаю к вам с жалобой на слугу моего! Вот на этого, на этого – на Гервасия Афанасьева Куликова! Он на каждом шагу уничтожает меня! Он…

      Его прервали, уговорили, успокоили. Взволновался дедушка до слез, но его стали успокаивать так дружно и с таким почтением, конечно насмешливым, что он сдался и почувствовал себя опять детски-счастливым. Герваська стоял у стены строго, с опущенными глазами и слегка поворотив голову. Дедушка видел, что у этого великана чересчур мала голова, что она была бы