Монах. Анаконда. Венецианский убийца. Мэтью Грегори Льюис

сковала,

      Но успел промолвить он:

      «О Белерма! Семь уж лет я

      Преданно тебе служил.

      От тебя в ответ семь лет я

      Лишь презренье находил.

      Ныне же, едва ответный

      Я огонь в тебе зажег,

      Помешал мечте заветной

      Сбыться беспощадный Рок.

      В цвете лет, в том честь порука,

      Я с улыбкой на устах

      Смерть приму, и лишь разлука

      С милой мне внушает страх.

      Монтесинос, родич милый,

      Выслушай, молю, меня,

      Заклинаю дружбы силой,

      Заклинаю светом дня,

      Чуть мой дух покинет тело,

      Сердце из моей груди

      Извлеки рукою смелой

      И к Белерме с ним пойди.

      Скажешь ей, мои владенья

      В смертный миг я ей отдал,

      На нее благословенье

      Вздох последний мой призвал.

      За нее, скажи ей, верно

      Я молитвы возносил,

      Да помолится усердно

      За того, кто так любил.

      Монтесинос, близок час мой,

      Дай на грудь твою прилечь.

      Чу! Слабею, взор угас мой.

      Чу! Я выронил свой меч.

      Те, что провожали в битву,

      Уж не свидятся со мной,

      Родич, сотвори молитву

      И глаза мои закрой.

      Перестанет сердце биться,

      Понапрасну слез не лей,

      Не забудь лишь помолиться,

      Родич, о душе моей.

      Пусть к мольбе твоей Спаситель

      Милосердно склонит слух

      И в Небесную Обитель

      Примет мой смиренный дух».

      Встретил смолкнувший в печали

      Дурандарте свой конец.

      Мавры все возликовали,

      Что погиб такой боец.

      Горько плача, Монтесинос

      Мертвые глаза закрыл,

      Горько плача, Монтесинос

      Для него могилу рыл.

      Выполняя обещанье,

      Дурандарте грудь рассек,

      Чтоб Белерме дар прощальный

      Отвезти, любви залог.

      Монтесинос над могилой

      В лютой горести стенал:

      «Дурандарте, родич милый,

      Кто тебе подобных знал?

      Чести рыцарской зерцало,

      Кроток духом, лев в бою!

      Горе сердце истерзало,

      Как снести мне смерть твою?

      Родич, прах твой схоронивши,

      Я останусь слезы лить.

      Для чего тебя сразивший

      Враг меня оставил жить?»

      Амбросио с восхищением внимал ее пенью. Никогда он еще не слышал столь мелодичного голоса и удивлялся, что, кроме ангелов, кто-то способен изливать сердце в столь небесных звуках. Но, услаждая свой слух, он после единственного взгляда понял, что не должен подвергать такому искушению и зрение. Певица сидела в некотором отдалении от его ложа, склоняясь к арфе с грациозной непринужденностью. Капюшон был надвинут на лицо не так низко, как обычно, и открывал глазу коралловые губки, сочные, свежие, манящие, а также прелестный подбородок,