Куко́льня. Анна Маркина

p>

      Он вынул из кармана перепачканного плаща блокнот.

      Прочитал на памятнике:

      – Мокряков Семён Николаевич. 12.10.1961 —05.01.1993

      Скопировал золочёную надпись – не размеренно, как было на граните, а кое-как, тупым послюнявленным карандашом, каракулями, напоминавшими вязь кладбищенских деревьев. Скопировал на пузырящийся и отпавший наполовину от пружины листок. Записал в столбик прочих имён и дат.

      А на соседнем памятнике – овальный портрет ребёнка. Девочки восьми лет с завитками у лба. Крылатая улыбка, отпущенная в расшатанный мир, – улыбка непростая, с упрёком. Дети так умеют смотреть, что стыдно становится. Стыдно не за конкретное, а в целом. За тело своё человеческое погрязшее, за помыслы. Виден воротник белой блузки. Но думаешь, что это только на фото – белое, отглаженное, а в жизни не была прилежницей, была бунтаркой, сорвиголовой, с разбитыми локтями, йодом на коленках. Соратница в беготне и налётах на дикие яблони. И брошка готовится отлететь от ключицы – стрекоза – вот-вот отправится в недоступный мир за хозяйкой.

      Мокрякова Дарья Николаевна. 05.05.1995 —21.06.2003

      – Да-ша, – попробовал на звук полушёпотом.

      Задумался:

      – Шелестит.

      Строгие сосны, обступившие могилы, качались и скрипели.

      Отчего-то проплыло в памяти: «Мёртвых человеческих телес, кроме знаменитых персон, внутри градов не погребать…»

      Распоряжение Петра нашего Первого от 10 октября 1723 года.

      Петра нашего борца с бородами, которые бояре даже после стрижки таскали в карманах и завещали похоронить с собою, чтоб честь их, будучи обрублена, не утратилась. Петра нашего борца с алкоголизмом через привязывание семикилограммовых медалей – напившись буйно, получи в полицейском участке и носи согбенно на груди, чтоб узреть, как грех к земле тянет. Ревнивца стоматологического искусства, любившего драть зубы, временами – здоровые, для усвоения профессиональных навыков. Добытчика голландских тюльпанов, повелевшего хорька считать сусликом, к ботинкам лезвия привязывать и на этом рассекать по льду да вешать всякого человека, укравшего из казны больше стоимости верёвки.

      И сразу – мысленная волна внахлёст: «Указала императрица Анна Иоановна в 1731 году отвести для погребения особые места за городом под названием "кладбища"».

      Но ни Петра нашего, ни царицу, восседавшую в праздности среди шутов и карлиц да любившую приложить с балкона пулею пролетавшего мимо воробья или какого зайца в парке, знавшую горечь утраты мужа младого от перепоя, не слушали. И даже восприняли в штыки, знай себе хоронили на городских погостах – быть гостю на погосте… Пока чума не потеснила.

      Тут Николаю Ивановичу Зелёнкину, делавшему опись могил для труда по некрополистике Нижегородской области, пришлось отвлечься от исторических мыслей. С правого боку, непонятно откуда вылезший, по майским хлябям пружинил неопрятный, окутанный дождевиком человек лет пятидесяти.

      – Твои? – спросил он, установив наклонно тело у облезшей ограды Мокряковых и прикрепив взгляд к незахлопнутому блокноту на пружинке.

      – Тут все мои, – ответил Зелёнкин, убирая записи и карандаш в глубокий, начинающий отходить по шву карман.

      – Прально, – кивнул посетитель, – человек человеку свой.

      Николай поднял с травы поношенный рюкзак. Одна из лямок была вырвана с нитяными сосудами и болталась несуразно. Набросил вторую лямку на плечо и дал понять, что продолжать разговор не намерен.

      – Выпьем? – предложил тот, в дождевике, опасаясь отбытия единственной компании.

      Тело его стояло наклонно: было ясно, что он – уже.

      – Не пью.

      – И за своих не пьёшь?

      Пожал плечами Зелёнкин:

      – Зачем за них пить? Им этого не нужно.

      Собеседник произвёл ещё один малоцельный кивок головы.

      – А я к отцу пришёл. Раньше в Пеньках жили, часто ходил. А переехали, теперь хрен добраться. Автобус и шесть километров по лесу. – И, поразмыслив, добавил: – Грязно тут.

      – Кто отец был?

      – Механик. Давно помер. Машины слушать умел. Как врач. Хоть стиралку, хоть трактор. Приложит ухо и слышит, где поломано.

      – Звали как? – Николай опять приготовил блокнот и карандаш.

      – Проталин.

      Зашуршали листы, заперебирались.

      – Л.С.? 1954-го?

      – Он. Лев Семёныч, – обрадовался мужик. Но тут же напрягся и сморщил лоб. – А ты откуда знаешь?

      – Всеведаю, – скорее для устрашения, чем для правды пояснил Зелёнкин. – А скончался от чего?

      – Так пил сильно. И помер.

      – Как курляндский герцог Фридрих Вильгельм, муж Анны Ивановны, – запомнил некрополист.

      И дописал в блокнот Льву Семёновичу в междустрочье: «Был механиком. Слушал машины. Умер от перепоя».

      Поправил рюкзак на плече:

      – Пойду.

      – Hy, бывай, – ответил другой и отхлебнул